Далёкая гитара - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 1

Рэй Дуглас Брэдбери

Далёкая гитара

Летними вечерами, с семи до девяти, почтенная мисс Бидвелл сиживала в скрипучем кресле-качалке за стаканом лимонада на открытой веранде своего дома на Сент-Джеймс-стрит. Ровно в девять с негромким стуком закрывалась дверь, поворачивался в замке медный ключ, с шорохом опускались жалюзи, и особняк погружался в темноту.

Ее жизнь протекала без перемен; она уединилась в четырех стенах, среди причудливых картин и запыленных книг, в компании рояля с пожелтевшими от времени клавишами да музыкальной шкатулки, которая, если ее завести, потрескивала, как пузырьки лимонной шипучки. Мисс Бидвелл кивала каждому, кто проходил мимо, и всем было любопытно, почему в дом не ведут ступеньки. Ни со стороны дощатой веранды, ни с черного хода. И вообще мисс Бидвелл уже сорок лет не выходила из дому. В далеком тысяча девятьсот одиннадцатом году она приказала срубить обе лестницы и заколотить входы.

Осенью, когда подходил срок все запирать на замки, забивать досками, укрывать от непогоды, она в последний раз выпивала лимонад на стылой, неуютной веранде, а потом заносила в дом плетеное кресло-качалку, чтобы исчезнуть до весны.

— Вот, сейчас уйдет, — сказал мистер Уидмер, бакалейщик, указывая в ее сторону красным яблоком. — Можете убедиться. — Он постукал пальцем по настенному календарю. — На дворе сентябрь, вчера был День труда; а времени сейчас — двадцать один ноль-ноль.

Немногочисленные покупатели уставились на дом мисс Бидвелл. Старушка, напоследок поглядев через плечо, скрылась за дверью.

— До первого мая вы ее не увидите, — объяснил мистер Уидмер. — У нее в кухонной стене пробито маленькое оконце. Я его отпираю своим ключом, чтобы просунуть туда пакет с продуктами. На подоконнике нахожу конверт с деньгами и список заказов. А сама хозяйка носу не кажет.

— Чем же она занимается всю зиму?

— Одному богу известно. У нее уж сорок лет как установлен телефон, только она к нему не подходит.

В доме мисс Бидвелл было темно.

Мистер Уидмер аппетитно хрустнул сочным яблоком:

— К тому же сорок лет назад она приказала снести обе лестницы.

— Почему? Скончались ее родители?

— Их не стало задолго до этого.

— Умер муж? Или кто-то из детей?

— Ни мужа, ни детей у нее отродясь не было. Встречалась, правда, с одним парнем — тот все рвался мир посмотреть. Вроде как собирались пожениться. Он, бывало, сядет на веранде с гитарой и поет для нее одной. А в один прекрасный день вдруг отправился на вокзал, да и купил себе билет до Аризоны, оттуда в Калифорнию, а потом в Китай.

— Долгонько же у нее теплится огонек.

Все посмеялись, но негромко и уважительно, потому что это было грустной истиной.

— Как по-вашему, она когда-нибудь выйдет на улицу?

— Да ведь ей за семьдесят. Каждый год я только и делаю, что жду первого мая. Если в этот день она не появится на веранде, чтобы сесть в кресло, я пойму, что ее нет в живых. Тогда придется звонить в полицию.

Покупатели разошлись, пожелав друг другу доброй ночи, а мистер Уидмер остался стоять в неярком свете бакалейной лавки.

Надевая пальто, он прислушивался к завываниям ветра. Да, каждый год. И каждый год он замечал, что старушка постарела еще больше. Она возникала чуть поодаль, будто за стеклом барометра, где к ясной погоде появляется женская фигурка, а в преддверии ненастья — мужская. Но этот барометр оказался неисправен, в нем появлялась только женщина, а мужчина — никогда, ни при какой погоде. Сколько тысяч июльских и августовских вечеров выходила она на веранду, отделенную зеленой лужайкой, непреодолимой, как река, кишащая крокодилами? Сорок лет копились такие вечера в захолустном городке. На сколько это потянет, если прикинуть на весах? Для него — не тяжелее перышка, а для нее?

Мистер Уидмер уже надевал шляпу, когда увидел этого незнакомца. Тот брел по другой стороне улицы — старик, освещенный светом единственного уличного фонаря. Он присматривался к номерам домов, а дойдя до угла и различив номер 11, остановился и заглянул в темные окна.

— Не может быть, — ахнул мистер Уидмер, выключил свет и, окутанный уютными бакалейными запахами, стал наблюдать за стариком через стекло витрины. — Надо же, ведь столько воды утекло.

Он покачал головой.

Стоит ли так волноваться? Не пора ли за сорок лет привыкнуть, что у него ежедневно, по меньшей мере раз в сутки, учащается сердцебиение, если кто-то замедляет шаги у дома мисс Бидвелл? Каждый прохожий, который останавливался у этого запертого дома, пусть даже для того, чтобы просто завязать шнурок, попадал на заметку мистеру Уидмеру.

— Не ты ли тот прохиндей, что сбежал от нашей мисс Бидвелл? — молча вопрошал он.

Однажды, лет тридцать назад, мистер Уидмер, как был, в белом фартуке, хлопавшем на ветру, бросился на другую сторону улицы и преградил путь какому-то парню:

— Ага, тут как тут!

— В чем дело? — растерялся прохожий.

— Не вы ли будете мистер Роберт Фарр, который дарил ей красные гвоздики, играл на гитаре и пел?

— Нет-нет, моя фамилия Корли. — И молодой человек вытащил образцы шелковой ткани, предлагаемой на продажу.

С годами бакалейщик начал беспокоиться: если мистер Фарр и вправду надумает вернуться, как же его опознать? Мистеру Уидмеру запомнились размашистые шаги и открытое молодое лицо. Но, случается, за четыре десятка лет время очищает человека от шелухи, высушивает костяк и превращает туловище в тонкий офорт. Возможно, в один прекрасный день мистер Фарр вернется, как гончий пес, взявший старый след, но, по недосмотру мистера Уидмера, решит, что ее дом заколочен, задвинут в прошлый век, — и уйдет восвояси в полном неведении. Возможно, такое уже произошло!

А пока за окном маячил все тот же незнакомец, престарелый и непостижимый, появившийся в сентябре, после Дня труда, в четверть десятого вечера. У него плохо гнулись ноги, спина горбилась, а взгляд был устремлен в сторону фамильного особняка Бидвеллов.

— Последняя попытка, — пробормотал мистер Уидмер. — Суну-ка я свой нос, куда не просят.

Неслышно ступив на остывшую брусчатку, он двинулся к противоположному тротуару. Старик обернулся.

— Добрый вечер, — приветствовал его мистер Уидмер.

— Подскажите, пожалуйста, — сказал старик, — это, как и прежде, дом Бидвеллов?

— Совершенно верно.

— Там кто-нибудь проживает?

— Мисс Энн Бидвелл.

— Благодарю вас.

— Доброй ночи.

У мистера Уидмера бешено заколотилось сердце, и он отошел, ругая себя последними словами.

«Почему ты ни о чем не спросил, болван? А вы почему промолчали, мистер Фарр? Ведь это вы, мистер Фарр?»

Но ответ был известен. Ему страстно хотелось, чтобы на сей раз это непременно оказался мистер Фарр. Осуществить такое желание можно было одним-единственным способом: оставить в покое мыльный пузырь действительности. А ответ на вопрос, заданный в лоб, грозил разрушить мечту. Нет, я не мистер Фарр, нет, я не он. Если же не задавать лишних вопросов, то можно было преспокойно подняться к себе в спальню, лечь в постель и добрый час рисовать в своем воображении старомодные, окрашенные неизбывной романтикой картины возвращения странника в родные края после долгих скитаний по городам и весям. Это был самый сладостный обман. Никто ведь не спрашивает у сна, видим ли мы его наяву, иначе наступает пробуждение. Ну, ладно, пусть тот старик (налоговый инспектор, мусорщик — не все ли равно?) хотя бы на одну ночь станет пропавшим скитальцем.

Вернувшись к своей лавке, мистер Уидмер вошел через боковую дверь и поднялся наверх по узкой, темной лестнице в квартирку, где сладко спала его жена.

«Допустим, это и вправду он, — размышлял бакалейщик, лежа под одеялом. — Дергает дверь, пытается зайти с черного хода, стучится в окна, звонит по телефону, просовывает под дверь свою визитную карточку…»

Мистер Уидмер повернулся на бок.

«А она-то отзовется? — гадал он. — Удостоит ли его своим вниманием, сделает ли шаг навстречу? Или так и останется в доме без лестницы, с заколоченным крыльцом: будет расхаживать к дверям и обратно, притворяясь, будто не слышит?»