День опричника - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 6

* * *

Трапеза сегодня будничная, в Белой палате.

Сидим за столами длинными, дубовыми, непокрытыми. Подают слуги квас сухарный, щи суточные, хлеб ржаной, говядину разварную с луком да кашу гречневую. Едим, о планах негромко переговариваемся. Покачиваются колокольцы наши беззвучные. У каждого крыла опричного планы свои: кто в Тайном Приказе сегодня занят, кто в Умном, кто в Посольском, кто в Торговом. У меня нынче три дела.

Первое — с шутами-скоморохами разобраться, утвердить новый номер концерта праздничного.

Второе — погасить звезду. Третье — слетать к ясновидящей Прасковье Тобольской с поручением.

Сижу на своем месте, четвертым от Бати справа. Почетное место, нажитое. Ближе меня к нему справа токмо Шелет, Самося да Ероха. Крепок, осанист Батя, моложав лицом, хоть и седой совсем. Когда трапезничает — смотреть приятно: нетропливо ест, обстоятельно. Батя — фундамент наш, корень главный, дубовый, на котором вся опричнина держится. Ему Государь первому доверил Дело. На него во времена сложные, для России судьбоносные оперлась пята Государева. Первым звеном в опричной цепи железной стал Батя. А за него и другие звенья уцепились, спаялись, срослись в опричное Кольцо Великое, шипами острыми вовне направленное. Этим Кольцом и стянул Государь больную, гнилую и разваливающуюся страну, стянул, словно медведя раненого, кровью-сукровицей исходящего. И окреп медведь костью и мясами, залечил раны, накопил жира, отрастил когти. Спустили мы ему кровь гнилую, врагами отравленную. Теперь рык медведя русского на весь мир слышен. Не токмо Китай с Европой, но и за океаном к рыку нашему прислушиваются.

Вижу — мигает красным мобило у Бати. За трапезой запрещены разговоры опосредованные. Мобилы все отключаем. Красный сигнал — Государево дело. Подносит Батя мобило свое червонного золота к уху, звякает оно о колоколец:

— Слушаю, Государь.

Смолкли враз все в трапезной. Токмо голос Бати:

— Да, Государь. Понял. Сию минуту будем, Государь.

Встает Батя, обводит нас быстрым взглядом:

— Вогул, Комяга, Тягло, со мной.

Ага. По голосу Бати чую — стряслось что-то. Встаем, крестимся, выходим из трапезной. По выбору Бати понимаю — умное депо предстоит. У всех выбранных — университетское образование. Вогул в Свято-Петрограде учился казначейскому делу, Тягло — в Нижнем Новгороде по книжному производству подвизался, а я в опричнину ушел с третьей ступени исторического отделения Московского государственного университета имени Михайло Ломоносова. Да и не ушел… В опричнину не уходят. Ее не выбирают. Она тебя выбирает. Или, точнее, как говорит сам Батя, когда подопьет-понюхает: «В опричнину вносит, как волной». Ох, как вносит! Так внесет, что голова закружится, кровушка в жилах закипит, в очах сполохи красные замелькают. Но и вынести может волна та. Вынесет в одночасье, бесповоротно. Вот это — хуже смерти. Из опричнины выпасть — все одно, что обе ноги потерять. Всю жизнь потом не ходить, а ползать придется…

На двор выходим. От Белой палаты до Красных государевых хором — рукой подать. Но сворачивает Батя к нашим «меринам». Значит — не в Кремле толковать будем. Рассаживаемся по машинам. Батин «мерин» знатный — широк, глазаст, приземист, стекло в три пальца толщиною. Китайскими мастерами сделан добротно, что у них называется тэцзодэ — исполненный по спецзаказy. На бампере голова овчарки, на багажнике метла стальная. Выруливает Батя к Спасским воротам. Пристраиваемся за ним. Выезжаем из ворот через кордон стрелецкий. Едем по Красной площади. Сегодня торговый день, лотошники почти всю площадь заняли. Зазывалы кричат, сбитенщики посвистывают, калашники басят, китайцы поют. Погода солнечная, морозная, снежка за ночь подвалило. Весело на главной площади страны нашей, музыкально. Мальчиком видал я совсем другую Красную площадь — суровую, строгую, пугающую, с гранитной орясиной, в которой лежал труп учинителя Красной Смуты. А рядом тогда лепилось кладбище приспешников его. Мрачная картина. Но Государев батюшка орясину гранитную снес, труп смутьяна косоглазого в землю закопал, кладбище ликвидировал. Затем стены кремлевские побелить приказал. И стала главная площадь страны по-настоящему Красной, красивой. И слава Богу.

Выруливаем к гостинице «Москва», едем по Моховой мимо «Национальной», мимо театров Большого и Малого, мимо «Метрополии», выезжаем на Лубянскую площадь. Так и думал, что в Тайном Приказе разговор пойдет. Едем по площади вокруг памятника Малюте Скуратову. Стоит родоначальник наш бронзовый, снегом припорошенный, сутулый, невысокий, кряжистый, длиннорукий, смотрит пристально из-под нависших бровей. Из глубины веков смотрит на нашу Москву Недреманным оком Государевым, смотрит на нас, наследников опричного Дела Великого. Смотрит и молчит.

Подруливаем к левым вратам, сигналит Батя. Отворяют врата, въезжаем во внутренний двор Приказа, приторачиваемся, вылезаем из «меринов». И входим в Тайный Приказ. Каждый раз, когда вхожу под своды его, серым мрамором обделанные, с факелами да крестами строгими, сердце перебой делает и стучит уже по-другому. Другим стуком, особым. Стуком Тайных Дел государственных.

Встречает нас сотник бравый, подтянутый, в мундире голубом, честь отдает. Сопровождает к лифтам, везет на самый верхний этаж. В кабинет начальника Тайного Приказа князя и близкого друга государева Терентия Богдановича Бутурлина. Входим в кабинет — первым Батя, потом мы. Встречает нас Бутурлин. Батя с ним за руку здоровается, мы — в пояс кланяемся. Серьезно лицо у Бутурлина. Приглашает он Батю, усаживает, сам напротив садится. Встаем мы за спиной у Бати. Грозное лицо у начальника Тайного Приказа. Не любит шутить Терентий Богданович. Зато любит блюсти сложное и ответственное Дело, заговоры раскрывать, шпионов-предателей излавливать, крамолу изводить. Сидит он молча, на нас поглядывая, четки костяные перебирая. Потом произносит слово:

— Пасквиль.

Молчит Батя, выжидает. Замерли и мы не дыша. Смотрит Бутурлин на нас испытующе, добавляет:

— На Государеву семью.

Заворочался Батя в кресле кожаном, нахмурил брови, захрустел пальцами крепкими. Мы за ним стоим как вкопанные. Дает команду Бутурлин, опускаются шторы на окнах кабинета. Полумрак наступает. Снова дает команду начальник Приказа Тайного. И в полумраке возникают-повисают слова, из Сети Русской вытянутые. Горят, переливаются в темноте:

Доброжелательный Аноним

ОБОРОТЕНЬ НА ПОЖАРЕ