Правдивое комическое жизнеописание Франсиона - Сорель Шарль - Страница 3

— Вот и покончено с большей частью работы, — сказал он. — Дай бог, не хуже поработать и на супружеском ложе; мне остается еще два-три заклинания ко сеем силам мира, и все, что мне приказали, будет исполнено. А затем посмотрим, могу ли и я отведать тех радостей, коими наслаждается большинство людей. Ах, Лорета, — продолжал он, повернувшись к замку, — поистине, ты не станешь больше упрекать меня по ночам и говорить, что я только дрыхну да храплю и ни на что более не пригоден. Тело мое не будет уже валяться подле тебя на постели, как чурбан; отныне сделается оно таким могучим, что доведет тебя до усталости, и ты принуждена будешь сказать, ласково отпихивая меня руками: «Ах, сердце мое! ах, жизнь моя! на сей раз довольно». Сколь приятно будет мне слышать от тебя такие сладостные слова взамен тех суровых речей, коими ты обычно меня угощаешь.

Промолвив это, вошел он в обширную леваду, поросшую всевозможными деревьями, и развязал там узел, принесенный им из дому. В нем оказалась длинная черная сутана, каковую он накинул поверх халата; вынув оттуда также деревенский капюшон, он надел его на голову и закрыл лицо пришитой к капюшону маской из той же материи. Облачившись в это смехотворное одеяние, точно вздумал представлять фарс, старикашка снова принялся за магические манипуляции, полагая, что таким способом добьется осуществления своего намерения.

При помощи палки с железным наконечником начертил он круг внутри треугольника, но как только собрался вступить в середину, то задрожал всем телом: такой страх обуял его при мысли, что вскоре перед ним предстанут бесы. Он непременно осенил бы себя крестным знамением, если бы тот, кто no-святил его в практику этих суеверий, не запретил ему прибегать к сему спасительному средству при данной оказии и не обучил его нескольким словам для защиты от всяческих нападений злых духов. Страстное желание окончить свое предприятие побуждало его пренебречь всеми соображениями и заставило под конец стать на колени посреди круга, повернувшись лицом к западу.

— О демоны, ведающие любострастие, вселяющие а нас плотские вожделения по собственной прихоти и дающие нам возможность их удовлетворять, — произнес он довольно громким голосом, — заклинаю вас именем той высшей власти, от коей вы зависите, и прошу помочь мне везде и во всем, а особливо наделить меня такой мощью в любовном деле, какой обладает молодой человек лет тридцати пяти или около того. Если вы это исполните, то я дам вам такую награду, что вы останетесь мною довольны.

После того призвал он несколько раз Асмодея, а затем умолк, выжидая, что за сим воспоследует. Неподалеку раздался шум; он услыхал вой и грохот сталкивающихся камней, а затем стук, словно кто-то колотил по веткам деревьев. Тут ужас всецело овладел его, душой, и осмелюсь поклясться, что он предпочел бы быть дома и не браться за столь опасное предприятие. Но никакого другого выхода он не нашел, как только прибегнуть к тем дурацким словам, которые заучил для своей защиты:

— Кто бы ты ни был, великий кобель, что бежишь ко мне сам не свой, задрав хвост трубой, чая найти потребную добычу, вернись туда, откуда пришел, и ублажи брюхо рваными туфлями своей бабушки.

Эти слова, конечно, весьма смехотворны, однако же не более тех, какими пользуются самые прославленные кудесники, а потому Валентин мог вполне придавать им веру. Он воображал, что в них сокрыт мистический смысл, и, плюнув в ладонь, повертя мизинцем в ухе и сотворив множество действий, к означенной церемонии относившихся, уверовал, что наиковарнейшие духи мира теперь уже не только не причинят ему никакого зла, но будут вынуждены исполнить во всем его волю. Вслед за тем увидал он в тридцати шагах от себя человека, которого принял за вызванного им адского демона.

— Валентин, — сказал тот, — я твой друг, не бойся ничего. Я сделаю все, чтобы ты наслаждался теми удовольствиями, о коих больше всего мечтаешь; отныне можешь тешиться, сколько влезет.

Это благоприятное сообщение умерило страх, испытанный Валентином при появлении духа; с исчезновением же последнего улетучился окончательно и испуг старикашки. Вспомнив тогда, что некий пилигрим, настоящее имя которого было Франсион, приказал ему исполнить еще один обряд, он отправился в место, указанное для этой цели.

Ему чудилось, будто он уже обнимает свою прекрасную Лорету, и от избытка охватившей его радости он не мог удержаться, дабы не говорить сам с собой и не произносить тысячи разных веселых пустяков, улыбаясь собственным мыслям. Дойдя до одного вяза, Валентин обхватил его руками, согласно наставлениям пилигрима. При этом он произнес несколько молитв, а затем, обойдя дерево, облапил его с другой стороны и сказал:

— Ежели господу будет угодно, то буду я обнимать свою жену так же бойко, как обнимаю этот вяз со всех сторон.

Находясь в таком положении, Валентин внезапно почувствовал, что его схватили за руки, и хотя он изо всех сил старался вырваться, однако же в том не преуспел: его привязали к дереву, а он, вытягивая шею наподобие тех болванчиков, голова коих не прикреплена к телу и свободно движется на палочке, стал оглядываться по сторонам, дабы узнать, кто сыграл с ним эту скверную штуку.

Его обуял такой страх, что вместо одного человека, который, покончив со своим делом, поспешно ускользнул между деревьями, ему почудились целых пятьдесят, и он даже принял их за злых духов, собиравшихся над ним позабавиться и подвергнуть его всем пыткам, какие взбредут им на ум; ни за что не хватило бы у него смелости закричать и позвать на помощь, ибо он почитал это бесполезным и надеялся высвободиться оттуда не иначе, как благодаря заступничеству всевышнего, тем паче, что, по его мнению, бессердечные дьяволы в случае жалобы с его стороны не преминули бы удвоить мучения и лишить его голоса или перенести в какое-нибудь пустынное место. А посему принялся он шевелить телом, а равно и мозгами и, пытаясь избавиться от пленения, непрестанно вертелся вокруг вяза, причем совершал на крохотном пространстве немалый путь, а иногда так крепко дергал за ствол, что чуть было не сломал его или не выкорчевал.

Тут-то он раскаялся в своем намерении прибегнуть к магии и вспомнил предостережения священника о том, что не следует браться за подобные дела, если не хочешь вечно кипеть в адском котле. При этой мысли он не нашел другого утешения, как обратиться с несколькими прекрасными и благочестивыми молитвами к святым угодникам, не решаясь молиться самому богу, перед коим слишком провинился.

Между тем прекрасная Лорета, оставшаяся в замке, также не спала: она поджидала доброго пилигрима Франсиона, собиравшегося проникнуть к ней в эту ночь по веревочной лестнице, каковую она привязала к окну, и надеялась вкусить вместе с ним радости, о которых муж не был в силах дать ей ни малейшего представления.

Надо сказать, что четыре вора, узнав незадолго перед тем о богатом убранстве замка, в котором Валентин состоял управителем, надумали совершить кражу и с этой целью переодели девушкой младшего своего собрата, довольно красивого малого, наказав ему прожить там под каким-нибудь предлогом некоторое время, заметить, где какое добро заперто, и попытаться раздобыть ключи, дабы похитить то, что они найдут нужным. Итак, этот вор, приняв имя Катрины, явился за неделю до этого к Валентину просить о благодеянии, и уверил его, что он — бедная девушка, отец которой был повешен за преступление по облыжному навету, и что ему не хотелось оставаться на родине, так как эта казнь как бы налагала на него бесчестье. Слушая рассказ о мнимых злоключениях этой Катрины, Валентин проникся к ней жалостью и, узнав, что она готова поступить к нему в прислуги без жалованья, охотно пустил ее в дом. Ее услужливость и скромное поведение, которого она непрестанно держалась, настолько снискали ей благоволение хозяйки, что та возложила на нее ведение всего хозяйства. Ей так доверяли, что она могла свободно брать ключи от любой горницы, а равно и держать их у себя подолгу, причем никто их у нее не спрашивал и не опасался, как бы она чего-либо не присвоила.