Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович - Страница 2

- Бог подаст, солдатик, самим нечего есть...

Но Анисим Иванович не уходил. Тогда она всмотрелась в солдатика и вдруг закричала и повалилась на глиняный пол.

На этом же извозчике ее в беспамятстве отвезли в больницу. Мальчишки сбежались со всей улицы поглядеть на Анисима Ивановича.

Осторожно, на цыпочках мы подкрались к окну и заглянули внутрь. Не верилось, что этот великан-шахтер, совсем недавно пугавший нас своим ростом, теперь стал маленьким, как ванька-встанька, и двигался по полу, опираясь на руки.

Мы следили за тем, что будет делать Анисим Иванович. Там, на деревянной кровати, укрытый лоскутным одеялом, спал больной его сын Васька, мой первый друг и защитник. Худые желтые руки больного метались поверх одеяла: должно быть, он бредил.

Анисим Иванович смотрел на сына, и слезы катились по усам. Потом лицо его сморщилось, он ударил себя кулаком по лицу, тонко, по-бабьи, взвыл и ткнулся головой в подушку.

Мы бросились прочь от окна.

Утром Анисима Ивановича тоже отвезли в больницу. Говорили, что он вместо воды выпил полстакана медного купороса и отравился.

Шесть дней землянка Анисима Ивановича стояла заброшенная и мрачная. Наши матери навещали больного Васю, а нас, ребятишек, почему-то не пускали. Но когда на улице темнело, я тайком пробирался в землянку и, нащупав кровать, присаживался на край.

Жуткая тишина пряталась по углам. Где-то за стеной пел сверчок да тикали на стене ходики.

Я подолгу сидел во тьме, прислушиваясь к шорохам ночи, к тихому дыханию друга, и уходил с тяжелым чувством жалости и одиночества.

2

Васька был старше меня, но мы дружили, как братья. Я любил его за смелость. Он ничего не боялся: ни грома, ни собак, ни городовых.

На старом кирпичном заводе, куда мы бегали играть, Васька забирался по ржавым скобам на самую вершину трубы и весело махал нам оттуда картузом. Сердце заходилось от страха, когда он, расставив руки для равновесия, принимался ходить по краю трубы. Все ребята завидовали его смелости.

А еще мы любили Ваську за то, что он знал много сказок про царей, про Змея Горыныча, про ведьм и богатырей, про ковер-самолет и волшебное зеркальце. И откуда только он знал эти удивительные сказки: ведь Васька был неграмотным. А вот поди ты - можно было всю ночь напролет слушать его страшные и веселые сказки...

Я страдал оттого, что не знал, как помочь больному другу.

Однажды я принес ему за пазухой живых воробьев - наловил под крышей. Воробьи бились под рубашкой, щекотали тело крыльями, а я смеялся. Но Васька глядел на меня грустными глазами, потом тихо сказал:

- Выпусти, зачем их мучить?

Я приоткрыл окошко и по одному стал выпускать взлохмаченных воробьев. Васька с улыбкой глядел, как они срывались и, ошалев от радости, улетали.

В другой раз мне удалось заработать у лавочника Мурата длинную конфету, перевитую ленточкой. (Я отгонял от него мух, пока Мурат спал после обеда под акацией.) Васька обрадовался подарку. Мы разломили конфету пополам, а потом я отломил ему еще кусочек от своей половины...

На седьмой день возвратилась из больницы тетя Матрена. Она ходила, придерживаясь за стену.

Я долго бродил вокруг Васькиной хибарки, боясь заглянуть туда. Лишь под вечер, когда солнце спустилось за террикон заводской шахты и наша кривая улица стала безлюдной, я незаметно подкрался к раскрытому окошку.

Тетя Матрена неподвижно стояла у постели сына, потом откинула с его лба белесую прядь волос, подошла к окну и долго смотрела на пылающую зарю. Меня поразили ее устремленные вдаль, ничего не видящие глаза.

- Вечерняя заря Маремьяна, утренняя Марея, - внезапно прошептала тетя Матрена, и я испугался ее хриплого жаркого шепота. - Зоря, Зорница, красна девица. Посватамся, побрякамся: у меня сын Василий, у тебя дочь Марея. Возьми на свою дочь Марею с моего сына Василия болезнь - злую змею. Дай ему сон-покой, угомон во полудни, во полуночи, во всяком часу, во всякой минуте. Буди мои слова крепки, лепки. Аминь.

Последнее слово она повторила трижды, зачем-то плюнула три раза в сторону, дунула на Ваську и перекрестила его. Потом она долго молилась. С темной, засиженной мухами иконы задумчиво смотрел на нее Николай-чудотворец.

На другой день мой отец привез к Васе доктора.

- Ну, как поживаешь, герой? - спросил он, присаживаясь на кровать.

- Хорошо живу, - ответил больной.

- Куда уж лучше... - Доктор оглядел убогую землянку и отвернулся, наверно, не хотел расстраиваться. - Ну-с, давай будем лечиться. Тебя как зовут?

- Василий он, - сказала тетя Матрена. - Вася Руднев.

Доктор приставил деревянную трубку к Васькиной груди и стал слушать. Под конец он сказал:

- Так... Ну вот что, Василий Руднев. Надо тебе мясо есть. Иначе, брат, не поправишься.

Доктор помыл руки, вытер их о чистое полотенце. Тетя Матрена молча плакала.

Расстроенный, я вышел из землянки.

Мясо! Где его добыть? Мой сосед, рыжий Илюха, говорил, что завтра в городе будет большой праздник: царь именинник, и по этому случаю в лавках будут раздавать бесплатно пряники, а кому нужно - мясо.

Ночью я то и дело вскакивал - боялся проспать. Едва забрезжил рассвет, я помчался в город. Лавки оказались закрытыми. Илюха, как всегда, обманул меня.

Оставалось одно: идти на поклон к Сеньке-колбаснику. Отец его, богач Цыбуля, имел в городе много лавок. Они торговали сахаром, колбасой, керосином, кружевами и даже квасом. Во всю стену их дома висела картина, которой я любовался. Там был нарисован косоглазый Илья Муромец в кольчуге, в железной шапке и с бородой, похожей на лопату. В руке богатырь держал деревянную кружку с надписью: «Квас Цыбули». Под картиной помещался стишок:

Квас Цыбули очень вкусный,

В ширину меня раздал,

Силу буйну, богатырску

Он мне очень скоро дал.

К дому Цыбули мы боялись подходить: у них был глухонемой сторож и во дворе по проволоке с кольцом бегали злые псы.

Покричав под окнами: «Сенька, Сенька!» - на что отозвались одни собаки, я пошел в лавку. Когда я робко открыл дверь, под потолком зазвенел колокольчик. Я вздрогнул и оглянулся по сторонам. В лавке никого не было. На конторке стояла керосиновая лампа с зеленым абажуром, лежали счеты. Вдоль стен висели блестевшие от жира толстые, перехваченные шпагатом ароматные колбасы. Как аппетитно пахло от них! Кажется, весь день стоял бы и нюхал.

Вдруг за прилавком появился похожий на жирную колбасу отец Сеньки торговец Цыбуля. Глаза у него были выпуклые, как у быка.

- Чего надо?

- Сеньку.

- Марш отсюда, босяк! Я тебе покажу Сеньку! Воровать ходишь! - И торговец схватил с прилавка длинный ножик. Я толкнул боком дверь лавки и выскочил на улицу.

На крыльцо не спеша вышел Сенька, толстогубый, с выпученными, как у отца, сонными глазами. На нем была шелковая рубаха огненного цвета, подпоясанная серебряным пояском. Из-под черных бархатных штанов выглядывали босые грязные ноги.

- Сень, дай колбасы в долг, - несмело попросил я.

Сенька достал из кармана горсть леденцов и высыпал их себе в рот. Он долго не мог ничего выговорить - хрустел леденцами, потом выплюнул остаток и сказал:

- Могу дать, только не за гроши.

- А за что?

- Буду кататься на тебе верхом.

Кровь ударила мне в лицо.

- Я тебе кокса принесу, - сказал я.

Колбасник глядел на меня скучными глазами.

- Не хочу кокса.

- Рогатку свою отдам!

- Не хочу рогатки. Буду кататься. Отсюда до того столба, три раза.

Как я ненавидел Сеньку в эту минуту, ненавидел его длинную, сплюснутую с боков голову-кубышку, его красную рубаху, его лавку и вонючую колбасу!.. Но я должен был согласиться: ведь я пришел за мясом, и оно спасет жизнь Ваське.