Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович - Страница 19

Мы брели в кромешной тьме, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о верхняк. Чем дальше мы шли, тем становилось страшнее. Я ждал, что вот-вот в темноте засмеется Шубин и цапнет за ногу.

- Вась, тут, наверное, нету револьверов, идем назад.

Васька достал из кармана кресало и высек искру. Раздувая тлеющую тряпочку, он слегка осветил мокрый низкий свод. Тут мы наткнулись на кирку. Она лежала поперек залитых водой рельсов.

- Здесь шахтеры уголь добывали, - сказал Васька, ощупывая ржавую кирку.

Мы пошли дальше, куда-то свернули, потом пришлось ползти: старая крепь осела донизу. Тряпочка давно истлела. Я оглянулся: позади тьма, впереди тоже. Холодный страх пополз у меня по спине. Вокруг было так тихо, что звенело в ушах. Слышно было, как шлепались в воду капли.

- Хорошо здесь в жмурки играть, правда? - сказал Васька.

- А-ага.

- Ты чего?

- Ничего.

- Боишься?

- Не-е.

- Я думал, боишься. Скоро выход будет. Чуешь, ветерком потянуло?

Я ощутил на лице легкое дуновение. На душе стало легче. А вот блеснул впереди еле заметный далекий выход. Я обогнал Ваську и бегом помчался к пятнышку света.

- Пригни голову, стукнешься! - крикнул мне Васька, но я еще быстрее устремился вперед.

5

Выход из штольни обвалился и зарос кустарником, поэтому я не сразу понял, что мы вышли в Богодуховскую балку. Меж тенистых ветвей поблескивал ключевой Богодуховский ставок.

После гнилого удушья штольни свежий ветерок показался особенно приятным.

Но, чу!.. людские голоса. Я высунул голову и тогда только разглядел среди кустов множество людей. Большой красный флаг плескался в упругих струях степного ветра.

Сердце обдало холодом. Глухо, толчками забилась в висках кровь. Сзади подполз Васька. Он заметил, наверно, что со мной творится неладное, и спросил шепотом:

- Что там?

Я не ответил. Васька осторожно развел ветки и зашептал радостно:

- Я так и знал.

Затаившись, мы стали наблюдать.

Какой-то низенький тучный человек в круглом котелке произносил речь. Стоя на пеньке, он потрясал пухлым, как булочка, кулаком и выкрикивал:

- Мы не перестанем повторять: нельзя браться за оружие! Нельзя! Вспомните девятьсот пятый год. Что он дал нам, русским революционерам? Сотни убитых! Тысячи сосланных на каторгу! Вы что, хотите камни пропитать кровью?

- Девятьсот пятый научил нас сражаться! - громко выкрикнул человек с черной кудлатой бородкой, тот, что приехал к нам из Луганска и которого звали Митяем. Я его сразу узнал.

- Это не борьба, а смута, - резким голосом отвечал дяде Митяю толстяк в котелке, - она слишком дорого обошлась рабочему человеку. Спасибо, мы не хотим, чтобы пятый год повторялся.

- Так прямо и скажи: не хотим революции! - под громкий шум одобрения крикнул дядя Митяй. - А мы видим спасение в революции и совершим ее, хотя она и не нравится вам, буржуйским прихлебателям!

- Рабочему не драки нужны. Да-с! - пищал толстяк. - Пять копеек прибавки на рубль ему дороже, чем вся ваша политика!

- Неправда!

- Хватит слушать его, долой меньшевистские молитвы!

Красный флаг, прикрепленный к свежеструганой палке, забился, затрепетал на ветру.

Я разглядел, что с флагом стоял молодой рабочий.

- Что же ты, хочешь за пятак свободу у царя купить? - послышался вдруг такой родной голос, что у меня перехватило дыхание. Из тысячи голосов я отличил бы этот хрипловатый голос. Кусты мешали мне увидеть отца, но я знал, что это был он.

А толстяк надрывался:

- Русский рабочий не готов к революции! Наша задача - организовать промышленные комитеты и воскресные школы. И не призыв к восстанию нужен, а петиция в Государственную думу с просьбой о правах для рабочих!

- Хватит! Мы в девятьсот пятом просили, и царь ответил пулями.

Мне хорошо было видно, что эти слова произнес механик Сиротка, и он даже встряхнул пустым рукавом ситцевой рубахи.

- Вот он, ответ царя на мою просьбу! Товарищи! - обратился он ко всем. - Меньшевики зовут нас к отступлению! Они защищают царя-тюремщика! Долой меньшевиков, изменников рабочего дела!

- До-лой! - поддержали Сиротку со всех концов балки.

- Пусть под рабочего не маскируется, меньшевик!

И началось! Шахтер Петя с Пастуховки, сидевший у самой штольни, шагах в трех от меня, вскочил и крикнул:

- Спихните его в ставок!

Шея толстяка налилась кровью, голова, похожая на кувалду, затряслась, и он визгливо закричал:

- Вы нам рта не закроете! (Никто ему и не закрывал рта, хотели только столкнуть.) Мы не меньше вас, большевиков, боремся за свободу...

Потеха была с этим толстым человечком. Его правильно прозвали меньшевиком, он и в самом деле был маленький - совсем карапуз, только живот большой.

Рабочие спихнули толстяка.

На его место поднялся дядя Митяй.

Ко мне долетели обрывки его речи:

- Вы, меньшевики, хуже врагов. Вы прикидываетесь друзьями рабочих и хотите отвлечь их от революции красивыми словами. Не выйдет! Ни в одной революции не побеждали словами. На пули царя нужно ответить пулями!..

Я раздумывал, что нам с Васькой делать: идти обратно по штольне страшно, оставаться тоже было опасно.

Мне почудилось, что где-то далеко-далеко тревожно лаял Полкан. Но это, конечно, показалось: слишком далеко отсюда была наша собака. Но вдруг сзади послышалось чавканье шагов, я обернулся: в темной глубине штольни блуждали огоньки.

- Кто это, Вась?

- Прячься.

Прятаться было некуда. Страх сковал тело. Я прижался к стене, затаившись между столбами подземной крепи. Донеслись приглушенные голоса. От близких огней на мокрых стенах задвигались тени.

Я не дышал. Кто подкрадывается к нам?

Какой-то человек прошел мимо меня, прислушался и зашептал, обернувшись:

- Ваше благородие, здесь они.

Я узнал слюнявого сыщика. Потом, крадучись, подошел пристав, осторожно выглянул из пещеры и прошептал стоявшим позади городовым:

- Приготовиться... Главарей хватать живьем!

В страхе я позабыл о Ваське и даже не видел, куда он делся. Вдруг я услышал рядом не то стон, не то мычанье, потом Васькин вскрик:

- Ой!

Пристав и городовые так и присели.

- Кто здесь? - прошипел пристав и стал торопливо шарить руками вокруг себя.

- Ой, ногу сломал! - изо всех сил закричал Васька.

- Молчи, скотина!

В свете огоньков я увидел, как Васька корчился, сидя на земле.

- Ой, спасите, больно! - вопил он.

Пристав зажал ему рот, но Васька вырвался и еще громче закричал.

В балке послышался треск сучьев и голос Пети-шахтера:

- Товарищи! Тревога!

- Чего стоите, болваны! - закричал на городовых пристав и, выхватив из кобуры револьвер, первым выскочил из штольни.

Из балки донеслись стрельба, крики, шум борьбы.

Васька схватил меня и, вытянув перед собой руку, чтобы не удариться о верхняк, кинулся в глубь штольни. Он уже не жаловался на ногу, значит, нарочно притворился...

Какой-то страшный день, ничего нельзя было понять...

6

Весть о том, что в Богодуховской балке полиция расстреляла рабочих, что многие убиты или ранены, разнеслась далеко по шахтерской степи. Рассказывали, что красный флаг пристав изорвал в клочья и что по всей балке валяются обрызганные кровью прокламации. Эту весть принесли те, кому удалось бежать.

Я не знал, что с отцом: уцелел он или убит. Я плакал у заводского забора, а Васька тянул меня искать отца. Но где его найдешь, если всюду творилось что-то немыслимое!

У завода волновались тысячные толпы рабочих. С соседних рудников прибежали углекопы, вооруженные обушками, кайлами и топорами, - пришли на помощь заводским.

Рабочие готовились к бою, сносили глыбы камня, столбы, вагонетки, листы железа, нагромождали одно на другое, и вырастала крепость. Сверху установили флаг - прибитую к палке чью-то рубашку в крови.