До свидания, мальчики! - Балтер Борис Исаакович - Страница 39

– Паша, о своей сестре ты бы такое сказал? – спросил Сашка, и у него стал расти нос.

– Обиделся. Я же вам, как своим кровным корешам, советую.

– Возьми свои слова обратно, – сказал Витька.

– Смотри, и тебя повело. Давай разберемся, какие слова обратно брать. Я тут с вами много слов наговорил. Если про корешей, беру обратно.

– До трех считаю. Раз!.. – сказал Витька.

Павел отступил к подстриженным кустам граната. Руки его медленно согнулись в локтях, а голова стала уходить в плечи.

– Полундра, профессора, – сказал Павел.

Те, кто выходил с эстрады или прогуливался по парку, проходили мимо нас, замолкали и оглядывались. Павел стоял спиной к кустам, а мы полукругом перед ним.

– Два! – сказал Витька.

Павел отступил на полшага к кустам, остро и цепко оглядывая нас. Я посмотрел на его кулаки, и у меня в глазах потемнело. Меня слова Павла почему-то не оскорбили. Мне совсем не хотелось с ним драться. Но драка была неизбежна, и лучше было не смотреть на его кулаки. Я знал по опыту: перед дракой нельзя думать о последствиях.

– Бить вас неохота. Беру слова обратно. А какие, сами выбирайте, – сказал Павел.

Витька упорно смотрел на Павла. По-моему, его больше всего задело то, что Павел назвал Женю плоской, как доска. А тут еще туфля. Когда жмет туфля, много не надо, чтобы завестись.

На всякий случай я обнял Витьку за плечи и показал Сашке головой, что пора уходить.

– Паша, о женщинах надо говорить чисто. Это не мои слова – это слова Горького, – сказал Сашка.

Мы уходили по аллее, когда к Павлу подошли двое незнакомых нам парней. Один спросил:

– Ты где пропал?

– Знакомых ребят встретил. Поговорили...

– Тех, что ли? Гнал бы их в шею.

Витька оглянулся.

– На шею хозяин есть! – крикнул он.

– Нет, вы видели, он учит нас жить! – сказал Сашка.

Девочек мы нашли у выхода из парка, они разговаривали с Игорем и Зоей. Женя увидела нас, сказала:

– Наконец-то наговорились.

Витька нагнулся и отряхивал совершенно чистые брюки: он всегда стеснялся малознакомых людей. Игорь сказал мне:

– Счастливое совпадение: встретились в вашем городе, а жить будем в моем. Первое время Ленинград покажется сумрачным. А меня утомляет ваше солнце.

Так. Наверное, про Ленинград наболтала им Инка. Хорошо бы все-таки знать, куда мы поедем?

– А мне мало солнца, – сказала Зоя. – Я так соскучилась по солнцу. В Ленинграде идут дожди. Белые ночи и дожди.

Игорь и Зоя жили в квартале от курзала, и мы проводили их до самого дома. Мы отлично знали этот небольшой дом в глубине двора, три года назад его отыскал Витька, и с тех шор адрес дома был вписан в книжку Жениного отца. Конечно, при Игоре никто из нас об этом не вспомнил: Женя не любила, чтобы говорили посторонним о профессии ее отца, как будто худшим в ее отце была его профессия. Жени и Витьки с нами не было – они где-то отстали, – но мы все равно не сказали Игорю, почему нам знаком его дом. Мы вернулись на угол. Подошли Женя и Витька. Витька шел босиком, а туфли торчали из карманов его брюк. У решетки курзала стоял Павел со своими приятелями: наверно, выбирали, с кем бы познакомиться. Из парка выходили я, перейдя освещенный асфальт, исчезали в темноте под деревьями. Мы свернули на 3-ю Продольную. Начало улицы освещалось огнями курзала. Впереди шли девочки. Мы шли быстро. Когда кто-нибудь говорил: «Куда мы так летим?» – мы замедляли шаг, но постепенно снова его ускоряли. Кажется, первым «куда мы так летим» сказал Сашка. Потом это же самое повторял каждый – девочки тоже. Наверное, не мне одному хотелось поскорей остаться вдвоем.

По обе стороны улицы тянулись заборы. Но мы их не видели. Мы только видели между деревьями редкие огни санаториев. В тех местах, где деревья отступали от забора, улица немного светлела. Сашка рассказывал, как он маленьким объелся сахарным миндалем.

– Пять лет смотреть не мог на сахарный миндаль, – сказал Сашка.

– Так я тебе и поверил, – ответил я.

– Сейчас я сам себе не верю.

– Замолчите, – сказала Женя.

Инка возникла передо мной, точно выросла из-под земли. Я ее не увидел, а скорее почувствовал рядом с собой. Катя и Женя тоже стояли.

– Вы ничего не слышали? – спросила Катя.

– Что мы должны были слышать?

– Женщина крикнула, – сказала Женя.

– Тебе не почудилось?

– Сначала Женя услышала, а мы слушали Сашку. А сейчас мы все слышали: на пустыре кричала женщина, – сказала Инка.

Мы не видели друг друга. В темноте поблескивали глаза.

– Веселенькая история, – сказал Сашка.

– Девочки, возвращайтесь к курзалу и ждите нас, – сказал я.

– Мы же можем здесь подождать или до угла дойти – там светло, – сказала Инка.

Улица упиралась в черный провал пустыря. В конце ее по обе стороны мостовой горели электрические лампочки. Белые листья деревьев отбрасывали на асфальт черные тени. С вокзала прошел трамвай. Узкая полоска света обнажала кусты. Из-за угла вышел какой-то парень, постоял, оглядываясь по сторонам, и снова ушел за угол, точно его кто-то позвал. Потом из-за угла вышел Степик. За ним еще выходили. Степик держал во рту папиросу, и Мишка Шкура дал ему прикурить. Степик пошел по направлению к нам. В темноте кто-то всхлипывал – кажется, Катя.

– Встань мне на колено. Ну чего ты так дрожишь? – говорил Сашка.

По ту сторону забора зашумели потревоженные прыжком кусты.

– Беги к санаторию, – сказал Витька.

– Инка! – тихо позвал я, щупая рукой темноту, и вдруг услышал стук ее туфель об асфальт: Инка бежала.

От угла тоже кто-то побежал, но тут же остановился. Мы уже никого не видели. Только слышали топот ног и свист. Потом все стихло. До угла было метров двести. Мы стояли прижимаясь спиной к забору: камень был холодным и шершавым. Сколько надо времени, чтобы пройти двести метров?

– Что ни говорите, а Джон Данкер – король, – сказал Сашка.

– Сашка, ты уже это говорил, – ответил я.

– Разве говорил? – спросил Сашка и замолчал.

Мы молчали и прислушивались, и как-то сразу услышали шаги многих ног. Шаги быстро приближались и стихали против нас на мостовой. Луч карманного фонаря упал на забор и тотчас на Витькино лицо.

– Здорово, Витек, – сказал Мишка Шкура.

– Кто такой? – Я узнал мальчишески звонкий голос Степика.

– Наш, пересыпский, – ответил Мишка Шкура.

Луч фонаря переместился на Сашку.

– Жид? – спросил Степик.

Сашка молчал, а я все время думал: «Если бы я видел у Степика финку тогда в кино, его бы сейчас здесь не было».

– Инка! Финка у Степика! – крикнул я. Свет ослепил меня.

– Какая финка? Кому кричал? – спросил Степик. – Спрячь перо, паскуда! – на кого-то прикрикнул он.

Я загораживался ладонью от света. Свет погас. Я отшатнулся и лицом уловил движение воздуха. Слева от меня приглушенно вскрикнул Сашка. Я кого-то ударил. На меня спиной отлетел Сашка, рванулся вперед и снова отлетел и ударился рядом со мной об забор. На Сашку навалились. Я в темноте схватил кого-то за волосы и рванул на себя. Потом я тащил и выкручивал чью-то руку и совсем близко слышал Сашкино захлебывающееся дыхание. В лицо мне косо плеснули звезды. Не помню, что было раньше – удар или звезды... Падения я тоже не помнил, я только помнил резкий до тошноты запах пота и чью-то модельную туфлю: я поймал ее рукой и хотел оттолкнуть от своего лица...

Потом я снова увидел звезды. Мне казалось, что я лежу на дне, а на поверхности были звезды и голоса, и вода давила мне на уши и покачивала. Кто-то плачущим голосом спрашивал:

– За что ударил?

– Не подходи сзади, паскуда.

Откуда мог взяться Павел? Но «паскуда» сказал Павел. Я услышал удар, еще удар, еще и падение чьих-то тел. Я лежал на мостовой, и асфальт был очень холодный. Я нащупал рукой край тротуара и хотел встать, но меня снова валило. Но я все равно встал и, шатаясь, перешел тротуар и облокотился на край забора. Стало светлее. Наверное, всходила луна, потому что я видел край забора, а внизу было темно. Я вспомнил модельную туфлю около своего лица. Я хотел оттолкнуть ее рукой. Рука была очень тяжелой: я ее еле поднял и, когда опустил, в кого-то попал.