До свидания, мальчики! - Балтер Борис Исаакович - Страница 15

– Я бы на твоем месте публично отказался от такого отца, – говорил Сашка. – Напиши в газету обстоятельное письмо...

Договорить Сашка не успел – Витька набросился на него за моей спиной и повалил на песок.

– Псих, неврастеник! – орал Сашка, а Витька стоял над ним и сопел.

Потом Витька тоже сел на песок и сказал:

– Никуда я с вами не пойду.

– Доигрались, – сказал я и сел рядом с Витькой.

Теперь мы сидели все трое. Я хотел сказать, что все так или иначе устроится, что в жизни все устраивается. Но вовремя понял всю неуместность моей философии и ничего не сказал. Я понял: мне легче, чем им. Мне не надо было бороться за свое право пойти в училище. Кажется, впервые на этих пустынных пляжах, у моря, переливавшегося блеском до самого горизонта, я понял, что при всей неустроенности живется мне очень легко и свободно.

– Давайте искупаемся, – сказал я и стал раздеваться.

IX

Стол был исписан формулами и разрисован чертиками. Женин папа пробовал их состругивать, но потом бросил. Легче было начисто исстрогать доски, чем отучить нас от привычки их расписывать. Женина мама была благоразумней: она накрывала стол клеенкой, но, когда мы приходили в сад заниматься, снимала ее. Мы не обижались. Наоборот, если Женина мама забывала снять клеенку, кто-нибудь из нас ей об этом напоминал.

Я сидел в плетеном кресле с продранной спинкой. Я всегда сидел в этом кресле. Уже года три никто не пытался оспаривать у меня мое место. И если говорить честно, то и спинку продрал я. Я любил откидываться назад и покачиваться на задних ножках.

В школе мы не успели пройти проект новой Конституции, но нас предупредили, что на экзаменах будут спрашивать. Поэтому, пока мы были на промыслах. Женя и Катя все проработали, и теперь Катя пересказывала своими словами особенности будущей Конституции. Она очень старалась, но я не слушал. Вернее, слушал, но плохо: мешала Инка. Я бы никогда в этом и никому не признался, но я подглядывал за ней.

Инка сидела за кустом сирени. Я видел ее голову, склоненную над книгой, и сдвинутые вместе ноги. Когда мы занимались, то сажали Инку отдельно, чтобы ей не мешать. Инке, конечно, бывало скучно, но что поделаешь? Когда ей становилось невмоготу, она подсаживалась к нам. Повод для этого всегда находился. А сегодня она не сдвинулась с места, даже когда мы пришли с промыслов.

Я смотрел на Инкины колени и думал, что когда-нибудь обязательно дотронусь до них рукой. Но и без этого я видел: колени у нее мягкие и теплые. Подол голубого платья в черный горошек так обтягивал Инкины ноги, что просто удивительно, как это не лопалась материя? Сколько раз я видел Инку на пляже вовсе без платья, в одном купальнике, – и ничего. А вчера на Приморском бульваре все перевернулось. Я думал, это пройдет. Но как только увидел Инку, понял: ничего не прошло. Со вчерашнего дня моя власть над Инкой сильно пошатнулась. И, наоборот, ее власть надо мной неизмеримо выросла. Инка это тоже чувствовала. Такое она всегда чувствовала раньше меня. Инка делала вид, что поглощена чтением. Локти ее упирались в колени, а пальцы она запустила в волосы. На нее падала тень листьев, а там, где солнце касалось Инкиных волос, они отливали медью.

За кустом сирени была врыта в землю скамья. Чтобы Инку видно было так, как ее было видно, ей, наверно, пришлось подвинуться на самый край скамейки. Воображаю, как ей было удобно сидеть. Но она сидела. Когда я взглядывал на нее, то видел, как между пальцев поблескивал ее глаз.

– Наша Конституция будет самой демократической, – говорила Катя и спрашивала: – Почему? – Такая у нее была манера самой себе задавать вопросы. – Потому, что все граждане в нашей стране, достигшие восемнадцати лет, смогут выбирать и быть избранными. У нас больше не будет лишенцев.

Катя была очень обстоятельная девочка. Любая другая, такая же обстоятельная девочка могла уморить. Но что-что, а назвать Катю скучной – никому не могло прийти в голову. Серые глаза Кати всегда сияли, на щеках были ямочки от постоянной улыбки. Теперь-то Катиным ямочкам завидовали все девчонки, а три года назад ее дразнили «булочка».

– Выходит, поп или нэпман может попасть в правительство? Я не согласен, – изрек Витька. Он лежал на деревянном топчане, под головой у него была подушка. Женя уложила его, как только мы пришли с промыслов. Ему было неловко, но он лежал. Сопротивляться Жене было бесполезно – это мы хорошо знали. Особенно не по себе Витьке становилось, когда на террасу выходила Женина мать и смотрела на нас. Витька краснел и глупо ухмылялся.

Катя молчала. Ей так нравилось объяснять, она так радовалась, и вот пожалуйста! Катя просто растерялась от Витькиного вопроса. Она всегда терялась, когда ее сбивали с мысли. Катя смотрела на Сашку. А на кого еще она могла смотреть? Сашка в таких случаях немедленно приходил к ней на помощь. Так было и на этот раз.

– Видали, он не согласен, – сказал Сашка. – Ему не нравится поп.

– А тебе нравится?

– Мне тоже не нравится... Теоретически его можно выбрать, а практически – кто будет его выбирать? Надеюсь, не ты?

– Все ведь так просто, – сказала Катя. Она очень не любила, когда спорили.

– Понимаешь, Витя, – сказала Женя, – для того чтобы тебя выбрали, надо же, чтобы кто-то выдвинул твою кандидатуру. Кто, например, станет выдвигать Жестянщика? А ведь Жестянщик даже не лишенец. Понял?

Никогда не думал, что Женя может так ласково разговаривать с Витькой. Она всегда обращалась с ним как со своей движимой собственностью и при этом покрикивала. Женя вообще была злая. Чтобы это понять, достаточно было посмотреть на ее тонкие губы. У Жени было продолговатое лицо с бархатистой, будто припудренной кожей и черные как ночь глаза. Когда мои сестры впервые увидели Женю, они сказали, что со временем она станет красавицей. Не знаю. Времени прошло достаточно. По-моему, даже Катя была красивее Жени, а об Инке говорить нечего. Мы говорили Жене, что она злая, но Женя не соглашалась.

– Просто у меня твердый характер, – отвечала она.

Она считала, что твердый характер ей необходим, чтобы стать певицей. Ерунда! Твердость характера тут ни при чем. Главное – голос. А голос у Жени был. В этом никто не сомневался.

Женя склонилась над Витькой и говорила с ним так, будто никого из нас близко не было. Что она хотела этим выразить – непонятно.

сказал Сашка.

– Не твое дело! – ответила Женя.

Витька сказал:

– А я все равно не согласен. Раз нельзя практически выбрать, и в Конституции нечего об этом писать.

Вот к чему приводит снисходительность. В другое время Витька бы и пикнуть не смел против Жени.

– Нет, вы только подумайте, – сказала Катя. – Володя, чего ты молчишь?

Обойтись без меня она не могла. А я, как назло, только что оглянулся на Инку. И хотя теперь смотрел на Катю, но ничего толком не понимал. Сашка засмеялся. Он сидел слева от меня, смотрел мне в лицо и смеялся.

– Сократ говорил: никогда не видел такого тупого выражения лица, – сказал Сашка.

– Тогда тебя еще не было...

– Съел? – спросила Женя.

– Мы же ничего не успеем повторить. – Это, конечно, сказала Катя.

– О серьезном давайте говорить серьезно, – сказал я. – Все ясно, как дважды два – четыре. Социализм – полная свобода для всех. Каждый получает одинаковые права строить коммунистическое общество...

– Интересно, как это попы будут строить коммунизм?

С Витькой всегда так. Можно было подумать, что он каждый день имел дело с попами. Во всем нашем городе был единственный поп в греческой церкви. Да и тот ходил по улицам, как все люди: в обыкновенном костюме и даже волосы прятал под шляпой – летом под соломенной, зимой под фетровой.

– Поп – это частности! – сказал я. – Церковь у нас отделена от государства. Как же можно выбирать попа в органы государственной власти?