До свидания, мальчики! - Балтер Борис Исаакович - Страница 13

В дни погрузок музыка и флаги над причалами придавали промыслам праздничный вид.

Дядя Петя катил пустую тачку. Он посмотрел на нас. Глаза у него были такие же, как у Витьки, – голубые, только голубизна их была холоднее. Мы хором выкрикнули:

– Здравствуйте, дядя Петя!

Но на дядю Петю наше приветствие не произвело никакого впечатления. Мимо нас прошуршали его брезентовые штаны. Он бежал рысцой под музыку, и его широкая спина вздрагивала: так бегают грузные и уже немолодые мужчины.

– Он поздоровался? – спросил Сашка.

– По-моему, нет...

– Положение...

– А ты думал, он увидит нас и раскиснет! – сказал я. – Пошли!

Мы догнали дядю Петю, когда он уже держал рукоятки груженой тачки.

– Дядя Петя, где Витька? – спросил я.

Дядя Петя налег на рукоятки и поставил колесо на доску. Потом толкнул тачку и пошел коротким и быстрым шагом. Очень вежливо с его стороны. Но если он думал нас запугать, то ошибался: напугать нас молчанием было невозможно.

– Посидим, – сказал я.

Мы сели на бортик бассейна. Сашка поерзал, устраиваясь поудобней.

– Ты уверен, что мы не уйдем отсюда с синяками?

Полной уверенности у меня не было. Я надеялся на авторитет мамы и на уважение, с которым к ней относился дядя Петя. Мы сидели на бортике бассейна и смотрели. Худой, жилистый дядька с круглой стриженой и седой головой не разгибаясь грузил большой совковой лопатой пустые тачки. Их то и дело подвозили рабочие и взамен увозили груженые. Когда лопаточник поднимал голову, мы видели подковку сивых усов и пучки бровей. Усы и брови на его загорелом лице казались приклеенными. Его длинные худые руки двигались как на шарнирах. Но самым удивительным было то, что этот немолодой уже дядька совсем не потел.

Подбежал дядя Петя и рывком развернул пустую тачку. Он уже несколько раз возвращался с причала, но на нас по-прежнему не обращал никакого внимания. Мы не обижались: борьба есть борьба.

– Михеич, – сказал он дядьке с усами. – Зайцев жмет...

– Чего ему не жать. До его причала и сотни метров не будет, а до нашего все двести.

– Надо по третьей тачке на брата поставить.

– Поставить можно, почему не поставить? Пусть постоит. Она когда стоит, кушать не просит. Только грузить ее некому: я с этими в упор управляюсь.

Дядя Петя повернулся к нам. Даже не повернулся, а только повел в нашу сторону головой. Но этого было достаточно. Когда князь Андрей подумал: «Это мой Тулон», он, наверно, чувствовал то же, что и мы. Мы уже стояли с совковыми лопатами (их много было разбросано вокруг бассейна) и смотрели на дядю Петю.

– Берите третью тачку, мы поможем, – сказал я.

Дядя Петя посмотрел на Михеича.

– Попробовать можно, – сказал тот. – Зайцев хай подымет.

– Пусть подымет. Ребята не чужие, моего Витьки приятели. В другой раз седьмого человека в бригаду возьмем.

Дядя Петя повез груженую тачку. На нас он не взглянул, только бросил через плечо:

– Ноги обуйте.

Мы стали боком к бурту соли. Надо было одним взмахом набрать полную лопату и с поворотом корпуса и рук высыпать соль в тачку. Пока оставалось прежнее количество тачек, Михеичу нечего было делать. Он не скучал. Он уселся на верху бурта, закурил и делился с прибегающими рабочими своими впечатлениями от погрузки.

– Зайцев-то, Зайцев, эх, как животом трясет. Десять лет с тачкой бегает, а живот вроде как бы еще больше стал...

Когда дядя Петя привез порожние тачки, вставленные одна в другую, Михеич скатился с бурта.

– Андреич, ведь получится. Помяни мое слово, – сказал он. – Зайцев бы до поры не пронюхал. Получится...

– Пусть нюхает, – сказал дядя Петя.

Рабочие с любопытством на нас поглядывали. Нас это не беспокоило: лопаты в наших руках были не впервые. Главное, когда работаешь лопатой, не напрягать живот. Мы умели подавлять тяжесть внутри живота, вовремя расслабляя мышцы. Оркестр ускорил темп и смолк. Слышен был только скрежет железа о соль.

У причалов мужчина в полотняном костюме выкрикивал в рупор результаты погрузки. Когда мы взялись за лопаты, бригада Зайцева была впереди дяди Петиной на полтонны. Результаты погрузки объявлялись каждый час. Но очередного результата мы не слышали: снова играл духовой оркестр – теперь гопака. Прибежал дядя Петя – он бегал теперь в оба конца.

– Сравнялись, – сказал он.

Михеич ответил:

– Все! Сейчас Зайцев будет икру метать...

Как это Зайцев будет метать икру, нас не интересовало. Мы работали. На кончике Сашкиного носа висела мутная капля пота. Я сам видел, как она упала. Но когда снова взглянул на Сашкин нос, на нем опять висела такая же капля.

– Сашка, перестань растворять соль. Ее не для этого выпаривали.

– Балда, как я могу ее растворять, если с меня течет соль.

– Ничего, это тебе не кнедлики кушать.

– Положим, когда я ем кнедлики, я тоже потею...

Я понял: разозлить Сашку мне не удастся. Жаль. Когда злишься, легче работать. От солнечного света и блеска соли резало глаза. Соль оседала на спине, на плечах, проникала сквозь матерчатый верх туфель. Плечи и спину можно было погладить ладонью и хоть на время унять зуд. А унять зуд в ногах было просто невозможно. И все равно мы не выпускали из рук лопат.

На берегу что-то произошло. К нам донеслось приглушенное расстоянием жиденькое «ура». На мачте баркаса, который грузила наша бригада, взвился красный флаг.

– Шабаш! – сказал Михеич и сел тощим задом в соль.

Я не заметил, откуда появился уже знакомый нам дядька в трусах и соломенной шляпе с оборванными полями. Он стоял и какое-то время молча на нас смотрел.

– Ага! – сказал он и побежал к берегу. Толстые ноги его не сгибались в коленях, а согнутые в локтях руки были прижаты к бокам.

На берегу уже собралась толпа. К причалу бежали с разных концов промысла. Качали дядю Петю. Остальных рабочих его бригады ловили на берегу.

Михеич сказал:

– Дай и я полетаю. – Он отбросил цигарку и встал. Брюки на нем казались пустыми. Он бежал к толпе и кричал: – Братцы, тут я!

К причалу спешил духовой оркестр. Последним бежал барабанщик. Из-за огромного барабана видны были только ноги и голова.

– Володька!

Я оглянулся. Над буртом соли красовалось Витькино лицо, наискось перечеркнутое бинтом.

– Как дела?

– Пока никак. Жди, – ответил я.

Я и Сашка скромно сидели на бортике бассейна и, упоенные делами своих рук, смотрели на берег. Там качали теперь всех подряд. Кого поймают, того и качали. Оркестр играл туш. От причала на моторе отошел баркас, и двое матросов ставили на носу парус. Эти пузатые кораблики ходили вдоль берега до самой Феодосии. Там в течение часа соль из их трюмов перегружалась в железнодорожные вагоны. Мы знали, что к концу пятилетки и на наших промыслах будет построен механизированный причал. Мы все знали о будущем нашего города.

Подошел дядя Петя. И с ним мужчина в полотняном костюме и толстый дядька в трусах и шляпе.

– Где правда? Где? – кричал он. Голос у него оказался неожиданно высоким, скандального тембра.

– Пойми, Зайцев, дело не в ребятах, – сказал мужчина в полотняном костюме. – Рывок новый сделали. Понимаешь, рывок...

Зайцев отстал шага на два и остановился, точно примериваясь боднуть.

– Ры-во-о-ок... Я тебе, Аникин, рвану. Попомни! Я на погрузку всех семерых приведу. Мало будет – бабу заставлю тачку толкать. Я тебе рвану-у!

Зайцев повернулся и побежал своей неуклюжей побежкой. Ходить спокойно он уже, наверно, не мог. Сашка сказал:

– Интересно, дома он тоже бегает?

– Спасибо, Аникин, за почин. И вам, ребята, спасибо.

– За что спасибо, Гаврила Спиридонович? Вроде не на тебя – на государство работаем.

– От имени государства и благодарю.

– Ну раз у тебя такие права есть – благодари, – сказал дядя Петя.

Мужчина в полотняном костюме засмеялся. Он ушел, а дядя Петя перевернул тачку дном вверх и стал выгружать из сумки редиску, лук, яйца, копченую тюльку.