Двести лет вместе. Часть вторая - Солженицын Александр Исаевич - Страница 80

И все их портреты опять крупно повторены были в торжественно-позорной книге «Беломорканал»[982] – формата как церковное Евангелие, как на Тысячелетнее Царство впереди.

И вот 40 лет спустя я повторил эти шесть портретов негодяев в «Архипелаге», – с их же выставки и взял, и не выборочно, а всех управителей, кто был помещён. Боже – какой всемирный гнев поднялся: как я смел?! это – антисемитизм! я – клеймёный и пропащий антисемит. В лучшем случае: приводить эти портреты был «национальный эгоизм» – то есть русский эгоизм! И – поворачивается язык, когда на соседних страницах «Архипелага»: как покорно замерзали «кулацкие» пареньки под тачками…

А где ж были их глаза в 1933, когда это впервые печаталось? Почему ж тогда не вознегодовали?

Повторю, как лепил и большевикам: не тогда надо стыдиться мерзостей, когда о них пишут, а – когда их делают.

О Нафталии Френкеле, неутомимом демоне «Архипелага», особая загадка: чем объяснить его странное возвращение в СССР из Турции в 20-е годы? Уже благополучно удрал из России со всеми капиталами при первом дуновении революции: в Турции уже получил обеспеченное, богатое и свободное положение; никогда не имел и тени коммунистических взглядов. И – вернуться? Вернуться, чтобы стать игрушкою ГПУ и Сталина, сколько-то лет отсидеть в заключении и самому, – зато вершить беспощадное подавление заключённых инженеров и уничтожение сотен тысяч «раскулаченных»? Что двигало его ненавистно злым сердцем? Кроме жажды мести к России не могу объяснить ничем. Пусть объяснит, кто может[983].

А понимая механизм лагерного устройства и спускаясь чуть пониже? Начальник 1-го отдела строительства Беломора – Вольф, начальник Дмитровского отдела Волгоканала – Бовшовер. Финотдел Беломорстроя: начальник Л. Берензон, его заместитель А. Дорфман, только что упомянутый Инжир, ещё Лоевецкий, Кагнер, Ангерт. А сколькие посты остаются скромно не названными? И можно ли предположить, что евреев допускали на канале копать лопатой, гнать тачку с грунтом и от истощения рухнуть над этой тачкой? – Судите, как хотите. А. П. Скрыпникова и Д. П. Витковский, побывавшие на Беломоре, рассказывали мне, что в рядах придурков Беломорканала преизбыточны были евреи, но не катали они тачек и не умирали под ними.

И не в одном БелБалтлаге можно было увидеть высоких лагерных начальников-евреев. Строительство железной дороги Котлас-Воркута – Мороз (его сын женился на Светлане Сталиной); особоуполномоченный ГУЛага по Дальнему Востоку – Грач. Это – немногие имена, какие случайно выплыли. Не написал бы мне зэк-американец Томас Сговио – я б и не знал о таком начальнике Чай-Урьинского Горного Управления на Колыме в 1943-44 (разгар Отечественной войны): «Подполковник Арм был высокий черноволосый еврей с ужасной репутацией… Его дневальный торговал спиртом кому угодно: 50 грамм – 50 рублей. Держал своего собственного преподавателя английского языка – молодого американца, арестованного в Карелии. Жена его получала зарплату бухгалтера, но не работала, а вместо неё в конторе сидел зэк» (очень частый способ, как семьи гулаговского начальства ещё подрабатывают).

А вот уже в «гласность» печатает советская газета о страшном гулаговском управлении, строившем туннель материк-Сахалин, оно называлось «трест Арайса»[984]. Кто был этот товарищ Арайс? – не ведаю. Но и сколько погибло у него в шахтах и в недостроенном туннеле?

Да, конечно, я знал и таких евреев (с ними и дружил), кто нёс тяготы общих работ. В «Архипелаге» я описал молодого Борю Гаммерова, нашедшего быструю свою гибель в лагере. (А друг его, литератор Ингал, мало знавший арифметику, был с первого лагерного дня взят в бухгалтеры.) Непримиримого и неподкупного Володю Гершуни. Йога Масамеда, принципиально работавшего на общих в каторжном Экибастузе, хотя звали его в придурки. Кстати назову здесь и Татьяну Моисеевну Фалике, педагога, 10 лет проработавшую, «как лошадь», по её выражению. Ещё назову здесь генетика Владимира Эфроимсона, который из 36 месяцев своего заключения (одного из своих сроков, у него было два) провёл 13 на общих, и тоже из принципа (он имел возможность устроиться). Полагаясь на посылки из дому (но в этом нет укора), он взял тачку именно потому, что в Джезказгане было немало евреев-москвичей, и они хорошо устраивались, а Эфроимсон хотел развеять недоброжелательство к евреям, которое естественно возникало. И как же бригада оценила его поведение? – «Да он просто выродок еврейского народа; разве настоящий еврей будет тачку катать?» Смеялись над ним и евреи-придурки (да и досадовали, что «выставляется» в укор им). – Так же и в том же положении оценен был и Яков Давыдович Гродзенский, вкалывавший на общих: «Да разве он – еврей?»

Как это знаменательно! Эфроимсон и Гродзенский делали то верное и лучшее, к чему бы только высшие мотивы могли звать евреев, – честно делить общий жребий, – и не поняты с обеих сторон! Так и всегда трудны и смешны в истории те пути самоограничения и самоотвержения, которые одни только и могут спасти человечество.

Я – не упускаю из виду таких примеров, и вся моя надежда покоится именно на них.

Добавим и отважного Герша Келлера, одного из вождей кенгирского восстания 1954 (расстрелян в свои 30 лет). И вот, прочёл об Ицхаке Каганове: во время советско-германской войны командир артбатареи. В 1948 получил 25 лет за сионизм; за 7 лет заключения написал 480 стихотворений на иврите и запомнил без записи[985].

На своём третьем суде (10 июля 1978), уже отсидев два срока, Александр Гинзбург на вопрос: «национальность?» – ответил: «зэк!». Вот это был достойный ответ, и совсем не шутка, разгневил суд. Но заслужил же и перед Россией: своей работой на Русский Общественный Фонд помощи семьям политзэков всех наций и своей мужественной отсидкой. Истинное племя зэков – это и есть мы, не различая национальностей.

Но не такими были наши лагеря, – спускаясь от «великого» Беломора до крохотного 121-го лагучастка 15-го ОЛПа Московского УИТЛК (оставившего по себе, впрочем, не такое уж незаметное полукруглое здание на Калужской заставе в Москве). Там – вся наша жизнь направлялась и топталась тремя ведущими придурками: Соломоном Соломоновым, главным бухгалтером; Давидом Бурштейном, «воспитателем», а потом нарядчиком; и Исааком Бершадером. (Соломонов и Бершадер перед тем так же точно вершили лагерем при Московском Автодорожном, МАДИ.) И это всё – при русском начальнике, младшем лейтенанте Миронове.

Все трое они появились уже при моих глазах, и для всех троих снимали с должностей тотчас их предшественников, русских. Сперва прислали Соломонова, он уверенно занял надлежащее место и расположил к себе младшего лейтенанта (думаю, что – через продукты и деньги с воли). Вскоре затем прислали и провинившегося в МАДИ Бершадера с сопроводиловкой: «использовать только на общих работах» (необычно для бытовика, уж значит, нашкодил изрядно). Лет пятидесяти, низенький, жирный, с хищным взглядом, он обошёл и осмотрел нашу жилую зону снисходительно, как генерал из Главного Управления. Старший надзиратель спросил его: – «По специальности – кто?» – «Кладовщик». – «Такой специальности не бывает». – «А я – кладовщик». – «Всё равно за зону пойдёшь, в разнорабочую бригаду». – Два дня его выводили. Пожимая плечами, он выходил, в рабочей зоне садился на большой камень и почтенно отдыхал. Бригадир наладил бы его по шее, но робел бригадир: так уверенно держался новичок, что чувствовалось: за ним – сила. Угнетённый ходил и кладовщик зоны Севастьянов. Он два года заведовал тут слитым складом продовольствия и вещснабжения, прочно сидел, неплохо жил с начальством, но повеяло на него холодом: всё решено! Бершадер – «кладовщик по специальности»!

Потом санчасть освободила Бершадера «по болезни» от всяких работ, и он отдыхал уже в жилой зоне. За это время, видимо, поднесли ему кое-что с воли. Не прошло недели – Севастьянов был снят, а кладовщиком назначен (при содействии Соломонова) Бершадер. Тут выяснилось, однако, что физическая работа пересыпки крупы и перекладки ботинок, с которой Севастьянов справлялся в одиночку, Бершадеру тоже противопоказана. И ему добавили в помощь холуя, и бухгалтерия Соломонова провела того через штаты обслуги. – Но и это ещё не была полнота жизни. Самую красивую и гордую женщину лагеря, лебедя М-ву, лейтенанта-снайпера, – он согнул и поневолил ходить к нему в каптёрку вечерами. Появился в лагере Бурштейн – и другую красавицу, А.Ш., приспособил к своей кабинке.