Двести лет вместе. Часть вторая - Солженицын Александр Исаевич - Страница 23

Я не берусь углубиться в мировые исторические судьбы, не возьмусь спорить в таком объёме, но оговорюсь чётко: пусть бы даже во всю мировую историю было так, но с Восемнадцатого года в России и ещё затем лет пятнадцать – примкнувшие к революции евреи были также и молотом, – изрядной долей его массы.

И тут – в наш переклик вступает Б. Пастернак. В «Докторе Живаго», правда уже после Второй Мировой войны и грянувшей еврейской Катастрофы, со всем горчайшим грузом её, со всем изменившимся мировоззрением, – но ведь в романе же держа в виду именно годы нашей революции, – он пишет об «этой стыдливой, приносящей одни бедствия, самоотверженной обособленности». И ещё: «их [евреев] слабость и неспособность отражать удары».

Однако перед нашими глазами была одна и та же страна; в разных возрастах, но ведь мы жили в ней одни и те же 20-30-е годы. Современник тех лет должен бы окоснеть от недоумения: Пастернак не заметил (верю), что происходило? – Родители его, художник отец, пианистка мать, принадлежали к высококультурному кругу евреев, живших единой жизнью с русской интеллигенцией; он вырос уже и в немалой традиции: России и русской культуре щедро отдали себя братья Рубинштейны, пронзительный Левитан, тончайший Гершензон, философы Франк, Шестов. Вероятно, этот определённый выбор, эта высокая нераздельность служения и жизни казались Пастернаку нормой, а все уродливые и страшные отклонения от неё – просто не попадали в сетчатку его глаза.

Но отпечатывались в тысячах других. Вот, свидетель тех же лет, опять Бикерман: «Слишком бросающееся в глаза участие евреев в большевицком бесновании приковывает к нам взор русского человека и взоры всего мира»[281].

Нет, не евреи были главной движущей силой Октябрьского переворота. Более того, он вовсе не был нужен российскому еврейству, получившему свободу в полноте – в период именно Февраля. Но, когда переворот уже совершился, активное молодое секуляризованное еврейство легко и быстро совершило перепрыг с коня на коня – и с не меньшей уверенностью погнало теперь и в большевицкой скачке.

Конечно же не меламеды привели к тому. Но благоразумная часть еврейского народа – упустила головорезов. Так отщепилось – чуть ли не целое поколение. И поскакало впредь.

Ища мотивы этого динамичного перескока еврейской молодёжи к новым победителям, Г. Ландау называет: «Здесь действовала и озлобленность против старого мира и отчуждённость, искусственно им поддержанная, от общероссийской государственной и бытовой жизни; действовал и своеобразный рационализм, столь часто присущий евреям», и «волевой натиск, в ничтожных душах превращающийся в пронырливость и дерзость»[282].

А есть и объяснения извинительные: «Материальные условия после большевицкого переворота создали такую обстановку, которая заставила евреев идти в большевики»[283]. Это объяснение весьма распространено: что «42% еврейского населения России занимались торговлей», теперь лишились её, – и создалась безвыходность, куда же податься? «Чтобы не умереть с голоду, они вынуждены были пойти на службу к правительству, часто не брезгуя никакой работой», вот даже начальственно-административной, пришлось идти в соваппарат, где «число служащих-евреев с самого начала октябрьской революции было велико»[284].

Не было выхода? А тем десяткам тысяч российских чиновников, отказавшихся служить большевизму, – разве было куда податься? Умереть с голоду? – а на что жили горожане не-евреи? Да ещё была ведь помощь Джойнта, ОРТа и подобное снабжение от щедрых евреев с Запада? Идти на службу в ЧК – это никогда не единственный выход. Есть по крайней мере ещё один – не идти, выстаивать.

И получилось, вывел Пасманик, что «большевизм стал для голодающего еврейства городов таким же ремеслом, как раньше портняжество, маклерство и аптекарство»[285].

А если так, то можно ли с доброй совестью говорить и спустя 70 лет: для тех, кто «не хотели эмигрировать в Соединённые Штаты, чтобы стать американцами, и не хотели эмигрировать в Палестину, чтобы остаться евреями, – единственным выходом был коммунизм»[286]. Опять – единственным выходом.

Вот это – и есть отречение от исторической ответственности…

Существенней, весомей звучит: «Народ, претерпевший такие гонения», – это во всей исторической протяжённости, – «не мог не стать в значительной части своей носителем революционной интернационалистской доктрины социализма», ибо «она давала своим адептам-евреям надежду перестать быть изгоями», и на этой земле, а не в «призрачной Палестине праотцев». А дальше – «уже в ходе гражданской войны и сразу же после неё они, нередко более конкурентоспособные, чем выдвиженцы из коренных низов, заполнили много социальных пустот, созданных революцией… При этом они… в преобладающей части своей порывали со своей народной и духовной традицией», после чего «любые ассимилянты, особенно в период своего массового явления, да ещё в первом поколении, укореняются в относительно поверхностных слоях новой для них культуры»[287].

Однако же, спрашивают: как же «вековые традиции этой древней культуры оказались бессильными против увлечения варварскими революционными лозунгами большевизма»?[288] Когда «над Россией… стрясся вместе с революцией социализм… – тогда не только эти евреи со всей своей численностью и энергией оказались на передовой волне разложения. Тогда остальное еврейство оказалось без сцепляющей идеи, – с недоуменным сочувствием к происходящему и недоуменной беспомощностью применительно к его результатам»[289]. Как же «значительные слои еврейства с восторгом, непростительным для народа тысячелетней истории разочарований, приняли революцию»? как же рационалистический «трезвый еврейский народ опьянел от революционной фразеологии»?[290]

Пасманик упоминает (1924) и «тех евреев, которые громко заявляли о генетической связи между большевизмом и иудаизмом, которые громко хвастались широкими симпатиями еврейской массы к комиссародержавию»[291]. Правда, Пасманик и сам выделял «те пункты, в которых между иудаизмом и большевизмом на первый взгляд действительно может быть создано некоторое сближение… земное счастье и социальная справедливость… Иудаизм первый выдвинул эти два великих принципа»[292].

Содержательное обсуждение этого вопроса мы находим в англо-еврейской газете «Еврейская хроника» – в том самом 1919, ещё неостывшем революционном году. Некто Ментор, постоянный обозреватель этой газеты, писал, что неразумно евреям притворяться, будто у них нет никакой связи с большевизмом. Вот в Америке раввин д-р Иуда Магнес поддержал большевиков, значит, не счёл большевизм явлением, несовместимым с иудаизмом[293]. – И он же, спустя неделю: вообще большевизм – великое зло, но, парадоксально, и надежда человечества. Французская революция тоже была кровавой, но вот оправдана историей. Еврей по своей натуре – идеалист, и не только не удивительно, а, наоборот, логично, что он пошёл за обещаниями большевиков. «Значителен факт самого большевизма, значителен факт, что столь многие евреи стали большевиками; что идеалы большевизма во многих пунктах согласуются с высшими идеалами иудаизма, отчасти формировавшими базис для учения основателя христианства. Всё это думающий еврей должен рассмотреть тщательно. Безрассуден тот, кто видит в большевизме только отталкивающие аспекты…»[294]