Двести лет вместе. Часть вторая - Солженицын Александр Исаевич - Страница 15

«Русская воля» пишет: «На наших глазах антисемитизм, в самой своей первобытной форме… возрождается и разрастается… Достаточно [в Петрограде] прислушаться к разговорам в трамвае, в «хвостах» у разных магазинов и лавочек и к бесчисленным летучим митингам, устраиваемым на всех углах и перекрестках… обвиняют евреев и в политическом засильи, и в захвате партий и советов и чуть ли не в разрухе армии… в мародёрстве и в скрывании товаров»[198].

Множество социалистов-евреев, агитаторов во фронтовых частях, пользовалось безграничным успехом в весенние месяцы года, когда можно было призывать к «демократическому миру», воевать не требовалось. Тогда никто им не пенял, что они – евреи. Но когда с июня линия ИК повернулась – поддерживать наступление, даже вдохновлять на него, то раздалось – «бей жидов!», и те евреи-увещеватели не раз попадали под кулаки разнузданных солдат.

О самом же Исполнительном Комитете в Петрограде говорили, что он «захвачен жидами». Это мнение уже к июню широко укрепилось в петроградском гарнизоне и на заводах, – и именно так кричали солдаты исполкомовцу Войтинскому, когда он приехал в пехотный полк отговаривать их от угрожающей демонстрации 10 июня, затеянной большевиками.

В. Д. Набоков, никак не подозреваемый в антисемитизме, шутит, что совещание старшин Предпарламента (октябрь 1917) «можно было смело назвать синедрионом»: «Подавляющая часть его состава были евреи. Из русских были только Авксентьев, я, Пешехонов, Чайковский…» Его внимание на это обратил Марк Вишняк, там же сидевший[199].

И впечатления от активности евреев у власти накопились к осени, так что даже в «Искрах», иллюстрированном приложении к мягчайшему «Русскому слову», никогда, по прежнему общественному настроению, такое бы не посмевшему, помещена была в номере от 29 октября, то есть уже в момент октябрьских боёв в Москве, резкая антиеврейская карикатура.

С антисемитизмом энергично боролся ИК СРСД. (Допускаю, что и жестокий отказ заслуженному Плеханову в апреле 1917 войти в Исполнительный Комитет – был ответом на его антибундовское «колено Гадово», известное из ленинской публикации[200]. Да объяснимо ли иначе?) – 21 июня 1-й съезд Советов выпустил воззвание о борьбе с антисемитизмом («чуть ли не единственная резолюция, которая была принята съездом единогласно, без всяких возражений и споров»[201]). – А когда в конце июня (28-29-го) собралось новоизбранное бюро ЦИК, слушали доклад «о росте антисемитской агитации… главным образом в северо– и юго-западных» губерниях, то приняли немедленное решение: отправить туда 15 членов ЦИК[202], с особыми полномочиями, и при этом подчинить их «Отделу по борьбе с контрреволюцией».

Большевики же, ведя своё движение под лозунгом «долой министров-капиталистов», не только не глушили эту струю, а не гнушались раздувать (вместе и с анархистами, хотя и во главе с Блейхманом): мол, Исполнительный Комитет ведёт себя относительно правительства так чрезвычайно умеренно лишь потому, что всё захвачено капиталистами и евреями. (Узнаём приём народовольцев в 1881 году…)

И когда подкатили дни 3-4 июля, восстание большевиков, – оно было уже, по сути, не против бессильного Временного правительства, а против конкурента, ИК, – то под сурдинку тоже использовалось большевиками солдатское озлобление на евреев: там, там, в Исполкоме, они, мол, и засели!

Когда же большевики проиграли своё восстание, – следственная комиссия ЦИКа об июльском восстании состояла во многом из евреев – членов бюро ЦИКа. Но по своей «социалистической совести» они не могли осмелиться раскрыть и прямо назвать восстание большевиков преступлением, скоро и ликвидировали свою комиссию, с нулевым результатом.

А когда дошло уже до решающего восстания большевиков, то на гарнизонном совещании, собранном ЦИКом 19 октября, «один из представителей 176-го пехотного полка, еврей», предупреждал: «Там, внизу [на улице], кричат, что во всём повинны евреи»[203]. – По рассказу Гендельмана на ЦИКе в ночь на 25 октября: когда он днём выступал в Петропавловской крепости, пытаясь отвратить гарнизон от восстания, ему кричали: «а, Гендельман – значит, жид и правый»[204]. – 27 октября на Балтийском вокзале, когда Гоц во главе делегации хотел ехать в Гатчину к Керенскому, – матросы едва не убили его и ругались, что «советы попали в руки жидов»[205]. – И при петроградских винных погромах, наступивших вслед за славной большевицкой победой, опять-таки раздавалось «бей жидов!».

И всё же, за весь 1917 год ни одного погрома еврейского не произошло. Прошумевшие погромы в Калуше и Тернополе были бешеным бесчинством перепившихся революционных солдат, при отступлении и вне власти командования – погром всего, что попадётся под руку, всех лавок и магазинов подряд, – а их там больше всего и было еврейских, так и разнеслось о «еврейских погромах». Сходный же погром в тех днях был и в Станиславове, где евреев значительно меньше, – и он не был назван еврейским.

Уже в середине 1917 (в отличие от марта и апреля) возникла угроза от озлобленных обывателей, или от пьяных солдат, – но несравненно тяжелей была угроза евреям от разрушающейся страны. Поражает, что еврейская общественность, а также пресса, во многом с ней совпадающая, как будто не усваивали весь грозный опыт Семнадцатого года, не учились на нём, а смотрели только на отдельные «погромные проявления» его, реагировали – не в сторону реальной опасности. Так же себя вела исполнительная власть. В дни немецкого прорыва под Тернополем, в ночь на 10 июля, состоялось отчаянное заседание ЦИКа СРСД совместно с ИК СКрД. Признавали, что гибнет революция (это – первое) и страна (это – второе), провозгласили Временное правительство «Правительством Спасения Революции», а в воззвании к населению: «Тёмные силы готовятся вновь терзать многострадальную Родину. Они натравливают тёмные массы на евреев»[206].

18 июля на частном совещании членов Государственной Думы (это – ничтожно малый, хилый кружок) едва только депутат Масленников выступил против Исполнительного Комитета, и при этом прочёл непсевдонимные фамилии его членов, – в тот же вечер на заседании фракций ИК подняли тревогу: вот случай контрреволюции, к которому и нужно применить свежеизданный декрет министра внутренних дел Церетели о подавлении контрреволюции! (Декрет был издан вслед большевицкому восстанию, но к большевикам – не применили его.) – Через день Масленников оправдывался в «Речи»: да, он назвал Стеклова, Каменева и Троцкого, но никак и не думал натравливать на весь еврейский народ, «и во всяком случае, нападая на них, был чужд желания делать еврейский народ ответственным за их деяния»[207].

Наконец, средина сентября, вся постройка феврализма уже рухнула безвозвратно; накануне уже неотвратимого большевицкого переворота Я. Канторович в «Речи» предупреждает об опасности: «Из всех щелей повылезут тёмные силы и злые гении России и в ликующем хороводе будут совершать чёрные мессы…» – Да, так скоро будет. Только мессы чего? – «…зоологического патриотизма и погромной «истинно-русской» государственности»[208]. – В октябре в Петрограде Трумпельдор организовал еврейскую самооборону для защиты от погромов, да не понадобилась она.

Спутались разумом русские, но спутались разумом и евреи.

Через несколько лет после революции, с печалью озираясь на ход её, Г. Ландау писал: «Есть в участии евреев в русской смуте – черта поразительной самоубийственности; я говорю не специально об участии в большевизме, а во всей революции на всём её протяжении. Дело здесь не только в том огромном количестве активных партийных людей, социалистов и революционеров, влившихся в неё; дело в том широком сочувствии, которым она была встречена… Ведь и пессимистические ожидания – и в частности ожидания погромов – далеко не были чужды весьма и весьма многим, и тем не менее они продолжали у них совмещаться с приятием развязавшей бедствия и погромы смуты. Точно к огню тянуло бабочек роковое притяжение, к огню уничтожающему… Ясно, что были какие-то сильные мотивы, которые толкали евреев в эту сторону, и столь же бесспорно их самоубийственное значение… Правда, этим евреи не отличались от остальной российской интеллигенции, от российского общества… Но мы должны были отличаться… мы старинный народ горожан, купцов, ремесленников, интеллигенции – от народа земли и власти, крестьян, помещиков, чиновников»[209].