Жизнь и деяния маленького Томаса по прозвищу Мальчик-с-пальчик - Тик Людвиг - Страница 8

Сразу видно – у вас доброе сердце и щедрая душа, вы нас не прогоните.

Мальвина. Подумать только, самый маленький – а как складно и разумно говорит.

Петер. Он самый старший, ему уже пятнадцать стукнуло.

Вальтер. И правда, любезная госпожа, зачем вы хотите сразу нас выгнать? Здесь

просторно, места на всех хватит.

Мальвина. Ах, милый несмышлёныш, как тебе объяснить…

Петер. И мне то же дайте кусок хлеба.

Мальвина. Вот, бери. И мясо то же.

Томас. Большое вам спасибо, милостивая госпожа. Но скажите, почему бы вам всё-таки

нас здесь не оставить?

Мальвина. Дорогой советник, объясните им вы, мне слишком тяжело.

Геут

Поймите вы, малютки неразумные,

Людских жестоких нравов вы не знаете,

Ещё ни чувством, ни умом не ведали

Вы тех порывов зверства самовластного,

Что правит там, где б надо милосердию

И благородству скипетр предержать.

Не в том беда, что места нет гуманности

Там, где ей по природе быть положено,

Что воспитанье рода человечьего,

Стремленье человека к совершенству

Ещё не повсеместно наблюдается.

Беда в другом: ещё ест индивидуумы, –

Но, слава Богу, только индивидуумы, –

Куда б иначе двинулась история,

Когда бы предались порокам тысячи?

Итак, – теперь я наконец суммирую, –

Как я уже сказал, есть индивидуумы,

Которые сознательно гуманности

Предпочитают дикий вандализм.

Мальвина. Так они вас не поймут.

Геут. Непонятно? Вам трудно следовать за моими рассуждениями?

Петер. Никуда мы не хотим следовать, мы останемся здесь, подле бараньего жаркого, это

самая удивительная вещь на свете.

Геут

Так пусть же с уст слетят слова яснее солнца,

И поневоле пониманьем осенят ваш разум.

Летела Астрея, как нам повествуют поэты,

И с ясных небес на пустынную землю взирала,

И землю зело поносила в слезах и хулила.

Мы же, кто гнётом грехов обречён на безбожье,

Солью слёз покаянных грехи свои искупая,

Рвеньем усердным и помыслом благочестивым,

Первым же делом – помощью тем, кто слабей нас,

Дар обретаем с надеждой на небо взирать.

И есть и другие, которые милостью этой,

Что нам ниспослана Теей, матерью старшей,

Обделены, – и слабейшего рады унизить

Силой, глумленьем и даже посредством еды.

Как мне назвать изо всех непотребств непотребство,

Что с помощью острого зуба и челюсти быстрой

Уподобляет себя скверномерзкому игу

Диких циклопов, потомков лихих лестригонов?

Мальвина. Теперь даже я не вполне вас поняла.

Геут. Дорогая моя, неужели и детям недоступна строгая простота древних? Не правда ли, вы ведь сразу всё поняли?

Петер. Ни полслова.

Томас. Мы всего лишь бедные, тёмные, неграмотные крестьянские дети.

Геут. Да вы совсем бестолковые, ка я погляжу. Придётся разъяснить вас всё с предельной, даже преувеличенной наглядностью. Вот у этой доброй, милой, сострадательной дамы, которая проявила к вам столько великодушия, есть муж, – его сейчас, слава Богу, нет дома,

– который совсем не похож на свою супругу. Так вот, понимаете, этот муж скоро вернётся, и поскольку он отличается одним весьма странным свойством, я бы сказал, причудой, а

именно – питает слабость к человечине, а к нежному детскому мясу тем более, то он, если

обнаружит вас здесь, вне всякого сомнения, захочет вас ассимилировать, или, иначе

говоря, – скушать, а что бы вам совсем было понятно – он сожрёт вас с потрохами!

Петер. Ой! Вот ужас-то! У меня кусок в горле застрял. Да это самая жуткая смерть на

свете! Нашли приют, нечего сказать!

Маттиас. Лучше уж мёрзнуть и мокнуть.

Томас. Пойдёмте, братцы, подобру-поздорову. Добрая госпожа, благодарим вас, но нам

пора.

Петер. Вот-вот, именно. Ещё чего не хватало – что бы нас здесь схарчили! Мы бедные

крестьянские дети – снами так нельзя! Мало того, что родители послали нас, сирот

несчастных, на голодную смерть, так ещё надо было забрести в это логово.

Зигмунд. Адьё, адьё!

Три громких удара в дверь.

Мальвина. Боже мой! Это он!

Геут. Мой ужас беспределен.

Мальвина. Как нам быть?

Томас. Ради всего святого, спрячьте нас!

Мальвина. Сюда, скорей, вот в этот угол!

Снова стук в дверь.

Сейчас, сокровище моё! ( Детям). Прижмитесь потесней друг к другу, а я накрою вас вот

этой большой бочкой. Да помогите же, советник! Вот так. И сидите тихо! Иду, иду! (

Уходит).

Геут

Учует изверг лакомое блюдо…

Одна надежда – что б схватил он насморк.

Входят Мальвина с Стаффгестом.

Стаффгест. Долго вы меня будете под дождём держать? Билли, брысь от огня, я промок.

Баран готов?

Геут. Да, мой господин.

Стаффгест. У дружка своего был, у Лутпранда, посидели часок, выпили – он как раз бочку

доброго эля отхватил. Хорошо он устроился, у самой большой дороги. Да, двенадцать

человек нас таких, самых головастых – не растерялись, вовремя из армии смылись. Пусть

дураки страну завоёвывают – наша доля никуда от нас не уйдёт. Билли, подай-ка мне мою

большую миску. Ну, жена, давай, режь мясо, есть хочу до смерти.

Геут. Вот миска, господин.

Стаффгест. А что, тебе совсем неплохо живётся с тех пор, как ты стал моим фаворитом, разве нет? Сам посуди: я целыми днями по лесу шатаюсь, под дождём мокну, а ты знай

себе сиди у очага да жарь мясо. Ведь вся твоя жизнь – это игра и отдых после игры. Не

жизнь – а сущий рай, не то что на службе у короля, где ты корпел над бумагами и

занимался дурацкой писаниной.

Мальвина. Мой супруг сегодня в добром расположении духа.

Стаффгест. В голове шумит. Уж и не помню, сколько мы там выпили. Да не режь ты

такими маленькими кусочками! Да-ка мне пока вон ту кость, я ею закушу. Ну, что

новенького.

Геут. Ровным счётом ничего, мой господин.

Мальвина. Что может быть нового в нашем затворничестве?

Стаффгест. Вина! Ай, да брось ты эти церемонии, ещё и в бокал наливать! Давай-ка сюда

весь бочонок, так лучше пьётся.

Геут. Прошу, мой господин.

Стаффгест. За ваше здоровье, дуралеи. Но если подумать, – вы здесь торчите целыми

днями наедине, сидите, перешёптываетесь и вообще живёте душа в душу. Билли, смотри у

меня! Если я что замечу – не сносить вам обоим головы.

Геут

Помыслы вашей супруги полны благородства,

Я же служения долг блюду безупречно.

Издревле всякий народ осуждал непотребство

Слуг, коли те помышляют о ложе господском.

Стаффгест. Так ведь и я по-хорошему предупреждаю, на всякий случай. Я хоть и не

ревнив, но шуток в этом деле не потреплю. К счастью, жена у меня вон какая стала

страхолюдина. Но кто вас знает – вы всё время предоставлены друг другу, а житьё у тебя

здесь сытное…

Мальвина. Чудовище!

Геут

О, непорочная, может ли ведать дикарь

О красоте и стремленье души к идеалу?!

Стаффгест. Вообще, я иногда подумываю, – дай-ка мне теперь вон ту кость, – так вот, иной

раз на досуге, значит, я размышляю – а размышлять я люблю, – что, наверно, у пищи

совсем другой, несравненно лучший вкус, особливо приятное волнение сердца – а

воображение – великая вещь во всяком деле, – так вот, я и говорю: совсем, наверно, другой

вкус, коли съедаешь доброго приятеля или возлюбленную. Особенно в пору первой любви, когда ты ещё робеешь, боишься к ней приблизиться и всё существо твоё трепещет от

любовного томления. Принесли-ка мне новый бочонок вина. А ты как полагаешь, Билли?

Геут

Опытом только этот вопрос разрешим.

Стаффгест. Что верно, то верно, от теории здесь прока мало. Скажи мне, Билли, а что, если

я тебя сейчас немножечко… Того, попробую? По дружбе, а?

Геут. По-моему, я не вполне этого достоин, мой господин.