Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Громыко Андрей Андреевич - Страница 6

Правда, в этих рассказах все же доставалось негодным правителям.

– В начале войны, – говорил отец, – среди офицеров ходило выражение: «Мы японцев шапками закидаем – нас, русских, больше». А солдаты как бы в ответ заявляли: «Верно. Мы можем закидать японцев шапками, но зачем для этого идти так далеко?»

Молодежь слушала эти рассказы затаив дыхание.

Я почти не видел, чтобы мой отец не был занят какой-то работой. Даже рассказывая, он не переставал что-то мастерить, строгать, починять, приводить в порядок скромные орудия крестьянского труда – соху, борону и прочее. Если с этим было уже все в полном порядке и если отец не уходил на отхожий промысел, который продолжался, как правило, несколько месяцев, то он и тогда находил себе работу – заготавливал на зиму дрова, собирая в лесу валежник, выкорчевывая старые пни и доставляя все это к хате на лошаденке.

И все же мой отец был немногословным человеком. Он обладал способностью часами заниматься делом в поле, на дворе, на сенокосе, в лесу – на заготовке дров, не говоря ни слова, хотя, как правило, его окружали люди, с которыми, может, и хотелось пообщаться. Просто не любил этого, считал, что разговор мешает трудиться. Мне всегда казалось, что без работы, хотя бы в легком ее виде, он не сумеет жить.

Но бывали случаи, когда он мог позволить себе поговорить: либо со своими в кругу семьи за столом, либо поздно вечером в летнюю пору, когда несколько мужчин собирались возле какого-нибудь дома на завалинке. Там обычно разговор случался мужской. Женщинам не стоило прислушиваться к таким беседам – зачастую они пересыпались и крепкими словечками.

Однажды отец и другие в таком мужском разговоре заспорили о том, какая страна в мире самая богатая. Мнения разделились.

Один говорил, что, пожалуй, Германия богаче других государств, так как германцы – грабители, они ограбили и Россию. Другой заявлял, что богаче всех Америка. Никто из них не называл богатой Россию. Один из участников спора высказал такую мысль:

– У американцев был умный президент, звали его Теодор Рузвельт, он, говорят, хорошо правил страной.

Мой отец высказался следующим образом:

– Америка, пожалуй, богаче других, потому что американцы и чужое богатство прибирают к своим рукам. Теодор Рузвельт был хитрый президент.

Сосед это поддержал:

– Да, Теодор Рузвельт – хитрый и умный президент.

Они говорили, что об этом и в газетах пишут. С детства отложились у меня слова об «умном и хитром» американском президенте.

Эта «конференция на завалинке» после дискуссии, в которую вслушивались мы, гурьба мальчишек, закончилась тем, что все договорились и согласились с одним – пора расходиться по домам и готовиться к завтрашнему рабочему дню.

Подобные «конференции» были нередким явлением в деревне, и мужчины находили в них выход своим мыслям. Эти «конференции» по международным вопросам были первыми в моей жизни. В них я непосредственно не участвовал, но зато внимательно слушал все, о чем там говорилось.

Было это в годы Первой мировой войны, когда отец приезжал с фронта в короткий отпуск домой. В США президентом тогда уже стал Вудро Вильсон, а у меня в памяти остался Теодор Рузвельт как «умный и хитрый президент».

Случилось так, что однажды в 1933 году – в то время я учился в Минске – поехал отец в лес, чтобы привезти хворост, и не вернулся. Нашли его через много часов еле живым, без сознания. Вскоре он скончался, так как медицинской помощи вблизи не оказалось. Было отцу тогда около пятидесяти семи лет.

Моя мать, Ольга Евгеньевна, родилась в семье крестьянина-бедняка из соседнего села Железники. Это была женщина с золотым сердцем. О людях она говорила только доброе. Мать как бы ни в ком не замечала и, что важнее, не хотела замечать ничего плохого.

Школу мать посещала лишь два-три года. Закончить учение ей не удалось, так как после смерти отца ее – совсем еще девочку – всецело поглотили заботы по дому, тяжелая работа в поле. Тем не менее читать и писать она все-таки научилась. И читала немало.

Все, что сказано относительно прилежания, любви отца к труду, могу повторить и в отношении матери. Она была труженицей. Без устали, отдавая много сил и здоровья, работала в нашем хозяйстве, а затем и в колхозе, который объединил крестьян деревни Старые Громыки.

О своей матери я через всю жизнь пронес самые теплые воспоминания. С детских лет поражался, как может человек все время, не присев, работать. Ведь в ее заботы входило на небольшом клочке земли как-то вырастить понемножку картофеля, капусты, огурцов; позаботиться, чтобы посеять и вырастить лен, которому в хозяйстве отводилось важное место. Иначе не будет рубах, постельных принадлежностей, да и вообще худо будет с одеждой. Надо заготовить корм для коровы. Что же касается ухода за зерновыми культурами, преимущественно за рожью, то женскому труду в этом деле отводилась на всех стадиях не меньшая роль, чем постоянным заботам накормить семью, тщательно экономя продукты.

Вся эта хозяйственная работа приходилась на долю женщин. А их в нашем доме оказалось только две. Кроме матери трудилась и сестра, но она, будучи моложе меня, стала помощницей взрослым уже тогда, когда я начал терять связь с семьей, уехал учиться. Любовь к книгам перенял от матери. В деревне ее звали «профессором». Странно как-то это звучало, но ее так часто называли и взрослые, и дети: «тетя Оля – профессор».

И сейчас помню душевные, проникнутые заботой обо мне слова матери:

– Ты любишь книги, и учителя тебя хвалят. Наверное, тебе надо учиться… Может быть, выйдешь в люди.

Жизнь показала – мать дала добрый совет. Ее поддержал отец, что и решило мою судьбу.

Скончалась моя мать в 1948 году в Москве. Всю жизнь она прожила в деревне. Приехала в столицу за несколько месяцев до кончины, хотела подлечиться, да так и не смогла. А за две недели до ее смерти я прибыл из США. Успел с ней еще увидеться в больнице и поговорить. Трудный это был разговор.

Пример отца и матери, да и сама жизнь создали условия, когда все мы, я и мои сверстники, рано включились в трудовую деятельность. В возрасте семи-восьми лет я приобщился к физической работе. Трудился преимущественно в поле вместе с отцом и матерью.

Родители мои вступили в брак вскоре после окончания Русско-японской войны. Отцу тогда было около двадцати семи лет, а матери – лет девятнадцать. Их первенцем была дочь Татьяна, которая родилась на полтора года раньше меня. Умерла она примерно в двухлетнем возрасте, и я ее не помню.

В течение нескольких лет наша семья жила вместе с дедом по отцу – Матвеем Григорьевичем, который был современником отмены крепостного права в 1861 году. Он знал грамоту. Много раз перед обедом слышал я его отчетливое, несколько протяжное чтение Евангелия. Скончался дед в 1927 году, в возрасте семидесяти пяти лет.

Достойной спутницей жизни стала для деда Матвея его жена Марфа, моя бабушка. Она, кажется, была рождена, чтобы сеять добро среди людей.

Когда я был малышом, можно сказать, еще пешком под стол ходил, услышал я как-то от бабушки необычное слово. Не помню, в чем я провинился, но она мне погрозила пальцем и сказала:

– Ах ты демократ! Зачем шалишь?

Дело происходило до революции, при царе, и она, знавшая понаслышке, что «демократов» сажают в тюрьмы, ссылают на каторгу, решила и меня припугнуть этим «страшным» словом. Потом, позже часто я слышал, если чуть что было не по-бабушкиному:

– Ах ты «демократ»!

Но я знал, что добрая бабушка не умеет сердиться. Поэтому для меня с детства слово «демократ» всегда звучало как ласковое и обязательно связанное с родным человеком.

Наша семья, семьи двух братьев отца и двух его сестер, Софьи и Марии, жили дружно. Но так продолжалось до тех пор, пока не настало время делить последние участки принадлежавшей деду пахотной земли. Когда дело дошло до этого, когда хозяйство, в котором хлеба не всегда хватало до нового урожая, стало распадаться на еще более мелкие хозяйства, то возникли трения, особенно между моим отцом и его младшим братом Иваном. Семья брата Николая, отделившаяся раньше, в последней дележке участия не принимала.