Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Громыко Андрей Андреевич - Страница 54

Прошло всего несколько дней после нападения фашистской Германии на СССР. В посольстве раздался однажды телефонный звонок. Звонили из Государственного департамента США. Попросили к телефону меня. Я взял трубку.

– Хэлло, мистер Громыко, говорит Берли, заместитель Государственного секретаря, – раздался знакомый голос на другом конце провода. – Вы меня слышите?

– Да, слышу хорошо, здравствуйте. Чем обязан вашему раннему звонку?

Мы встречались с Адольфом Берли до этого не раз и уже знали друг друга.

– Видите ли, мистер Громыко, я разговаривал с мистером Керенским. Он хотел бы встретиться с поверенным в делах СССР и просил меня посодействовать в организации этой встречи. В канун Октябрьской революции в вашей стране он возглавлял Временное правительство в России.

Если бы мне сказали, что поступила просьба из потустороннего мира, я, вероятно, удивился бы не меньше. Я, конечно, слышал, что Керенский живет где-то в США и никуда из этой страны не выезжает. Он был женат на богатой вдове, австралийке. Но за все годы после революции никогда никаких попыток с его стороны войти в контакт с советскими официальными представителями не было. И вдруг…

Что ему надо? Началась война. Фашизм бросил против нашей страны всю ту силу Европы, которую ему удалось поставить себе на службу. Из Берлина, да и из Москвы поступали сообщения для нас, советских людей, одно тревожнее другого. Что будет дальше? Этот вопрос задавали все.

И в этой обстановке нежданно-негаданно появился Керенский. Тот самый Александр Федорович, который в 1917 году был временным верховным правителем России. Чего он хочет? Позлорадствовать? Его наши товарищи сразу же выставят за дверь и прогонят. Будет неприятный инцидент. А может, хочет посочувствовать? Смешно. Кто сочувствует и кому? Политический банкрот, пропахший нафталином. Нет, по всем выкладкам не получалась у меня встреча с Керенским. Все это я прикинул в голове и сказал спокойным тоном в трубку:

– Господин Берли! Принимать Керенского я не собираюсь. Думаю, вы меня правильно поймете.

Было вполне очевидно, что для Берли моя реакция не была неожиданной.

Сказал и повесил трубку. Я и сейчас считаю, что поступил правильно.

При этом я исходил из того, что он был и оставался врагом Советского государства. Его имя оказалось прочно связано с самыми враждебными силами русской эмиграции. И никто из советских официальных представителей его принимать не собирался.

О своем ответе на просьбу Керенского я сообщил в Москву. Мое решение приняли как должное. Никакой реакции на него из Москвы не последовало. Да разве до Керенского было в Москве в июле 1941 года?

А он строил из себя политическую личность. Делал заявления для печати. Бульварная пресса иногда публиковала его высказывания. В одном из них он подтвердил, что остается противником советской власти, однако в войне с Германией желает победы… русскому оружию. Как и в памятном 1917-м, фигляр становился в позу.

Бывший премьер Временного правительства, который в дни Великого Октября бежал из Петрограда, переодевшись в женское платье, задержался на жизненном пиру на многие десятилетия. Все эти долгие годы он жил практически в обстановке полного забвения. Лишь изредка, когда в США начиналась очередная антисоветская кампания, его выпускали на телевизионный экран или на трибуну второразрядного сборища. В своих антикоммунистических выступлениях он не раз принимался доказывать, что вовсе не бежал из Зимнего дворца в женском платье, что отбыл оттуда в своем обычном одеянии.

Всю жизнь он занимался тем, что пытался перехитрить, обмануть саму историю, передергивая факты. Нет, не «отбыл», а бежал, оставив позади все – и страну, и народ, и честь, и совесть, и. даже собственную жену. В 1925 году в «Известиях» появилось коротенькое сообщение. В нем говорилось, что в одну из нотариальных контор Ленинграда поступило для снятия копии бракоразводное свидетельство: «Выдано настоящее. Ольге Львовне Керенской. в том, что ее брак с Александром Федоровичем Керенским. расторгнут по причине оставления жены мужем.»

Даже в старости Керенский оставался позером, носил все ту же прическу – «ежик», того же покроя френч, в котором он фотографировался в молодости и в котором его изображали на карикатурах. Его снимок перед микрофоном мне самому довелось увидеть в одной из американских газет. Судьба наказала его одиночеством. Русские монархисты ненавидели бывшего временщика, считая если и не красным, то слишком розовым. А бывшие соратники и обожатели, поклонявшиеся ему некогда как идолу, просто отвернулись. Вся белоэмигрантская публика, не слушая его речей и заверений по американскому телевидению о том, что он якобы не носил женских одежд, презрительно именовала его Александрой Федоровной. Что касается политических руководителей Запада, то они никогда не принимали Керенского всерьез.

Так он и прожил свою тягучую жизнь, существуя как экзотическая безделушка от политики, кормясь случайными крохами от антисоветского пирога, который постоянно пекла западная пропаганда. Даже два собственных сына обходили его участием. Когда в 1970 году Керенский заболел, они, не желая тратить свои деньги на лечение отца, поместили его в муниципальную благотворительную лечебницу. Выбравшись оттуда и поняв, какие его ожидают унижения в случае ухудшения болезни, он покончил с собой…

На приемы в советское посольство всеми правдами и неправдами проникали иногда и непрошеные посетители. Для этого они использовали официальные приглашения, которые адресовались нашими товарищами, ведавшими протоколом, естественно, не им, а их знакомым. Выклянчив такую пригласительную карточку, они оказывались в здании посольства СССР в Вашингтоне. Видимо, подобным образом и очутился в наших стенах известный эмигрант из России Питирим Сорокин.

Судьба этого социолога и философа сложилась драматично. Его имя как ученого, бросившегося в бурные волны политических событий, стало довольно известным еще до революции, особенно в кругах русской интеллигенции. У него имелись печатные труды, в частности о творчестве Льва Толстого. Взгляды Сорокина на Россию и русский народ, его историю и будущее были пропитаны буржуазным идеализмом. Этот же идеализм, сурово раскритикованный Лениным, привел его в партию эсеров, где он стал лидером ее правого крыла. Сорокина в 1917 году заметил Керенский и сделал своим секретарем.

Дальнейший путь Сорокина стал закономерным следствием всей его предыдущей жизни. Являясь профессором Петроградского университета, он после Октябрьской революции использовал свое положение как ширму для того, чтобы вести борьбу против советской власти. Так он очутился в числе контрреволюционных заговорщиков, попал на скамью подсудимых и оказался приговоренным к смертной казни. Но по предложению Ленина смертную казнь ему заменили в 1922 году высылкой из Советского Союза.

В 1923 году Питирим Сорокин принял американское гражданство и до своих последних дней жил в США. Работал он профессором в Гарвардском университете. Учитывая послужной список ярого противника социализма, отношение к нему в этом университете было поощрительным. Он создал себе определенный авторитет среди буржуазных ученых, выпустив четырехтомный труд «Социальная и культурная динамика».

Когда ко мне на приеме подвели Сорокина, я крайне удивился. Откуда взялся этот человек? В прессе его имя не фигурировало, а в российских эмигрантских кругах он, думаю, не пользовался авторитетом.

Я не стал, как, впрочем, и другие советские товарищи, спрашивать Сорокина, как он попал на прием. Об этом мы и без разъяснений догадывались. Задал я ему другой вопрос:

– Не скучаете ли вы по родине?

Сорокин ответил:

– Мне очень трудно дать ответ, учитывая мое прошлое. Но Ленину я, конечно, глубоко благодарен за все, что он лично для меня сделал. Ведь он сохранил мне жизнь.

Задал я еще два-три вопроса о его делах, но по тому, как он уходил от ответов, понял, что Питирим Сорокин не очень-то и хочет распространяться о своем житье-бытье, да и сама обстановка, наверное, с его точки зрения для такой беседы была неподходящей.