Форварды покидают поле - Халемский Наум Абрамович - Страница 18

Не хочется сознаваться, но встреча у кинотеатра больно ранила меня. Где сейчас Зина? Сеанс уже закончился. Веселая и довольная, она идет в сопровождении Севки домой.

— На, лопай,— прервал мои размышления Степка, протягивая ломоть хлеба и половину луковицы, густо посыпанную солью. — Кажется, капитана потянуло к мамусе, — ядовито замечает Степка.— Совсем приуныл, факт.

— До чего красиво ночью на Днепре! — мечтательно произнес Санька.

— Еще бы, — согласился Степка,— такой красоты нигде не увидишь.

— Ну положим, а на Миссисипи? — Я вспомнил Марка Твена.

— А ты там был? Факт, не был.

— «Факт», «факт»,— передразнил я его. — А ты читал «Тома Сойера»?

Степке явно не хотелось сознаваться в своем невежестве, потому он оставил вопрос без ответа и стал разглагольствовать:

— Вот бы махнуть на нашем бриге по всем морям и океанам. По Днепру до Черного моря, а там через Дарданеллы в Средиземное море и до самого океана...

— Пешком? — перебил его Саня.

— Почему пешком? А лодка зачем?

— Чучело гороховое, а лодку ты пронесешь на горбу через пороги?

Я пытался представить себе путь в океан, но Босфор, Гибралтар и Дарданеллы смешались в моей памяти, теперь бы я наверняка получил «неуд» по географии.

— Нет, хлопцы,— примирительно сказал Степан, — все-таки здорово мы придумали, факт. Жить, как вольные птицы, никто тебя не понукает, делай, что хочешь: работай, пой, спи... Каждому человеку надо, прежде чем жениться, свет повидать, а то ведь потом будешь ходить на поводке, как Трезор.

Точильщик всегда был склонен к философии.

Рассвет еще только заклубился на востоке, а хлопцы уже поднялись. Под покрытым утренней росой брезентом знобило, но ногам было тепло: они покоились на мягкой шерсти Трезора, свернувшегося калачиком. Осознав это, я окончательно проснулся.

На корме «Спартака» уже полоскался красный флажок.

— Изволили проснуться, господин капитан? — встретил меня Санька и сразу же перешел на деловой тон.— Чтобы никому не было обидно, каждый гребет один час, час сидит за рулем и час дремлет.— Саня показал на ложе из свежей травы между кормой и сиденьем.

Нет, правда, в нашем экипаже все выглядело солидно, как на настоящем судне.

— Отдать концы,— скомандовал я.

Санька устроил Трезора на носу, мы общими усилиями столкнули с отмели лодку и расселись по местам.

Вместо гудка Степка дважды пронзительно свистнул, я сделал первый гребок — и бриг «Спартак» легко пошел вниз по течению.

На востоке с величественной медлительностью выплывало солнце, пробуждая все к жизни. Полной грудью вдыхаю утреннюю прохладу. Мировая жизнь! Один Трезор с ленивым безразличием созерцает окружающий мир. Санька развалился на травяном ложе и мурлычет «Славное море, священный Байкал», Степка с достоинством несет вахту на корме.

Бриг взял курс на юг. Мы отлично знаем, что бриг — двухмачтовое парусное судно, но уж больно заманчиво звучит!

Стремясь произвести впечатление на экипаж, я легко загребаю веслами, и они скользят по зеркальной поверхности реки. Все это проделывается с небрежным видом опытного моряка. Санька и Степка считают меня авторитетом в морском деле — вероятно, потому, что я часто щеголяю заимствованными из книг морскими терминами, хоть далеко не всегда понимаю их значение. Фок-мачта, рея, пакетбот, полный штиль, кубрик, гальюн — все эти слова обезоруживают Степана. Что касается Саньки, то он тактично помалкивает, но нередко я замечаю в его глазах снисходительное выражение.

Согрелся я быстро и так же быстро устал, но старался не подавать виду.

Медленно удалялся высокий киевский берег, сливались в серую громаду его зеленые очертания. Не меркло лишь золото куполов Лавры, они гроздью сверкали издалека, провожая нас в неизвестность.

Все молчали. Каждый думал о своем. Дома уже, конечно, хватились нас. Как отнесется отец к моей записке? Станут ли нас разыскивать?

«Спартак» шел вдоль каменного острова, старые ивы купали свои зеленые косы в воде. Несмотря на раннюю пору, на камнях уже застыли рыбаки.

— Эй, плотва,— крикнул нам вдогонку бородатый рыболов, — куда это вас несет?

Лодку вдруг понесло к камням. Встречные течения образуют здесь такой водоворот, что смотреть нужно в оба, а мы зазевались, особенно Степка, сидевший на руле. Когда мы выбрались на чистую воду, я отчитал его по всем правилам, и Санька меня поддержал. Степка молчал: с капитаном надо считаться.

Я уже чувствовал мозоли на ладонях и с нетерпением ждал конца вахты.

— Ты, Вова, греби равномерно, не напрягайся так,— советует Саня.

Поучения мне не по душе — ведь они подрывают престиж капитана. Но я молчу, не найдя убедительных возражений, да и усталость берет свое.

Теперь бриг идет вдоль низменного левого берега. За кормой неустанно бормочет Днепр. Солнце припекает. Трезор и тот с жадностью купальщика глядит на прозрачную воду за бортом. Слева от нас выплывает стая гусей, она держит курс вдоль песчаной кромки, где сидит мальчишка с длиннущей лозой в руке.

— Искупаться бы,— несмело предложил я.

— И позавтракать,— поддерживает меня Саня, поглядывая на часы.

Степан направляет лодку к берегу.

В окаймлении высоких тополей маленькая хатка кажется театральной декорацией. Мальчишка на берегу неохотно отвечает на вопросы. Он глядит исподлобья — кто знает, зачем пожаловали непрошеные гости. Но Степка скоро находит с Грицем общий язык, и тот приносит два кувшина холодного, обросшего румяной коркой молока.

Наспех искупавшись, мы с жадностью едим черствый, пахнущий чесноком хлеб, запивая его густым и вкусным молоком.

Путешествие продолжается. Впереди сверкает излучина реки в зеленой рамке берегов. Все чаще встречаются буксиры, на их волне наш бриг угрожающе покачивается. В полдень мы встретили плот. С него просигналили нам белым флажком, но, к сожалению, мы не знали морского кода.

— А хвастался — мол, любой сигнал разберет. Ну и капитан! Да еще такого судна, как «Спартак»...— засмеялся вдруг Степка.

Санька снова применил свой излюбленный прием, чтобы предотвратить ссору:

— А ты, Степка, знаешь, кто такой Спартак?

Степка сосредоточенно стал возиться с уключиной, из которой часто вылетало весло.

Еще в шестом классе я впервые услышал о восстании рабов, но нередко путал Спартака с Гарибальди, поэтому предпочел не вступать в разговор. Молчание явно затягивалось.

— Не знаешь? — в упор опросил гребца Санька. Его лукавые глаза сводили на нет усилия Степки сохранить достоинство.

— Чего пристал? — огрызнулся он.— Спартак, Спартак! Я что — обязан все знать? Кажется, спортсмен знаменитый. Спартак — спартакиада, это же факт.

Тут уж и я невольно засмеялся. Он знал историю не лучше, чем я математику.

— Университетов мы не кончали, факт! — И сразу же сдался: — Давай трави, Санька. И откуда только ты все знаешь!

Санька сполоснул руки за бортом, плеснул водой в лицо и тихо начал:

— О Спартаке мне рассказывал Гуттаперчевый Человек, даже книжку о нем подарил.

Мы сразу навострили уши. Гуттаперчевого Человека, Бориса Ильича, мы никогда не видели, но слышали о нем много интересного от Саньки и его родителей.

— Жил Спартак задолго до нашей эры. Сам он фракиец. Есть такая область в Греции, Фракия. В ту пору римляне хотели властвовать над всем миром, ну, как Антанта или, скажем, Наполеон Бонапарт. Они взяли Спартака в плен и отдали в гладиаторы.

— А кто такие гладиаторы? — спросил Степка.

Забыв обо всем, мы слушаем рассказ о драматических событиях, разыгравшихся в 74 году до нашей эры в городе Капуя, где началось восстание в гладиаторской школе. Тихо журчит вода за бортом, так же тихо льется Санькино повествование о талантливом полководце, организовавшем сильную армию.

Да, Санька—человек образованный! И не мудрено: он успел уже много поездить, был в Третьяковской галерее и в Эрмитаже. Знаменитых художников он знает не хуже, чем я — футболистов. В доме у них альбомы с репродукциями. Санькина мать происходит из богатой дворянской семьи. Еще курсисткой она влюбилась в циркового артиста Пауля Стона и бежала с ним из дома родителей. От Анны Ивановны Санька и набрался знаний по искусству, литературе, она развила в нем любовь к книгам.