Форварды покидают поле - Халемский Наум Абрамович - Страница 11

— В двенадцать часов можно устроить на пляже представление.

— А нас не повяжут? — заколебался Олег.— Что за частный театр Соловцова?

— Нэп есть нэп,— махнул рукой Степан.

НАСЛЕДНИК ШАЛЯПИНА

Вечером на пристань явились все. Над рекой догорал закат. Пока Цупко договаривался с начальством, мы молча глядели на горизонт, где растекалось багряное зарево. Баржа уже пришвартовалась, и вскоре всем выдали мешковину. Мы выстроились в цепочку и пошли на баржу. Гаврик Цупко первый принял мешок сахару.

На шатких сходнях я чувствовал себя неуверенно. Смутный страх овладел мной. Гаврик успел уже возвратиться к сходням и теперь помогал каждому из нас. Керзон и Олег почти одновременно вышли из строя, да и у меня с непривычки разламывало поясницу, но признаваться в этом не хотелось. Степка и Санька, обливаясь по том, работали, как заправские грузчики. Медленно тянулось время. Но странное дело — чем выше росли штабеля мешков на берегу, тем легче и уверенней ступал я. Рядом со мной пыхтел и стонал Славка Корж, проклиная нашу затею, всех нас, в том числе и капитана «Молнии». Честно говоря, у него были для этого основания: сегодня 50-летие отца, дома праздник, а наследник сбежал сюда таскать мешки. Вскоре Керзон с Олегом сбили из досок носилки и приспособились работать вдвоем. Далеко за полночь, когда упала большая звезда, прочертив серебристую линию в темно-синем небе, артель в полном изнеможении поплелась по домам. Один Цупко чувствовал себя превосходно и слегка подтрунивал над нами. Теперь, когда напряжение кончилось, я ощутил боль во всем теле. Капитан отдал заработанные 19 рублей на сохранение Сане, справедливо считая его самым честным и неподкупным из всего состава «Молнии».

В воскресный знойный полдень вся команда собралась на пляже. Славка явился мрачнее тучи, губа у него вспухла. Представляю себе, как отец благословлял его — старый Корж придерживался самых суровых методов воспитания. Но стоило нам искупаться, и Славка приободрился, стал помогать в устройстве сцены. Хлопцам пришлось стащить с бона три доски — не мог же Красавчик выбивать чечетку па песке. Один Керзон не утруждал себя черной работой, он раздумывал над очень важным делом — как заинтересовать публику.

Керзон взял на себя роль конферансье не случайно: своим противным фальцетом он сразу же привлек внимание толпившихся вокруг людей. Многие поднялись с песка, вышли из-под грибков и с любопытством рассматривали долговязого конферансье в красных трусах, черном галстуке и белой дамской шляпке.

— Друзья, сэры, джентльмены, леди, милорды, пролетарии от серпа и молота! — вдохновенно заливался конферансье. — Перед вами выступают не какие-нибудь урки или дешевые типы, а игроки знаменитой футбольной команды «Молния».

Он осмотрел публику и остановился на толстом пожилом гражданине с бесстрастным лицом бульдога:

— Папа, да, да, вы — толстый папа, не знаю, кто вы по происхождению: швагер Ллойд-Джорджа, холера ему в желудок, или корешок Гришки Распутина, камнем пусть лежит на нем земля; возможно, вы даже любовник Веры Холодной или тесть Мишки Япончика. Но не к чему кривить, простите за грубое слово, физией и усмехаться в жилетку; скоро вы своими глазами убедитесь, что Мэри Пикфорд и Дуглас Фербенкс ничем не лучше выдающихся артистов, которых мы собираемся вам показать. Это говорю вам я — двоюродный племянник Шолом-Алейхема. Ах, вы не знаете Шолом-Алейхема? Тем хуже для вас. Невежда! Больше я ни слова не скажу о себе и всех других артистах. Вы сами увидите, чего они стоят. Сгнить мне и вам, папа, от дизентерии, если вы с усмешкой на устах не раскроете свои загашники и не соберете тридцать целкашей чистой валютой для покупки бутсов, мяча и формы, без которых команда «Молния» не может отстоять футбольную честь лучшей улицы нашего знаменитого города. Каждый гражданин, пожертвовав полтинник, получит, кроме наслаждения от нашего концерта, билет на единственную в этом сезоне встречу знаменитых футбольных команд «Молния» и «Гарибальдиец». Кстати, на матч обещал приехать сам Бутусов. Итак, представляю участников незабываемого концерта.

Керзон грациозно склонился перед Санькой и торжественно произнес:

— Законнорожденный сын Черной Маски и мадам Либредо.

— Брехня,— раздался чей-то голос в толпе.

Однако Керзон неспроста первым представлял Саню — все у него было рассчитано на эффект. Конферансье моментально развернул огромную цирковую афишу, сообщавшую о бенефисе мадам Либредо. Гул одобрения пронесся среди зрителей, хоть афиша ничего не доказывала. Но конферансье понравился зрителям, им уже хотелось верить ему.

— Факир из страны чудес, глотает собственную голову, жонглер и фокусник, он же аккомпаниатор.

Керзон толкнул меня в спину, и я дважды церемонно поклонился публике.

— Чечеточник виртуоз, получивший золотой кубок на острове Ява. Не спутайте остров Ява с Трухановым островом.

Олег-чечеточник понравился публике, но появление Степки и комментарии Керзона вызвали хохот.

— Незаконнородженный сын Федора Ивановича Шаляпина. Круглый сирота, брошенный знаменитыми родителями в самую пасть жизни! Редкий дискант, питается только желтками, пьет только «Фиалку» и керосин.

Итак, господа и товарищи всех социальных классов и прослоек: нэпманы, рабочие, хлебопашцы, замужние женщины, невинные и виноватые девушки — слушайте нас.

Ей богу, «публика — дура». Я лез из кожи вон, выкидывая такие фортели, что, право, профессиональному иллюзионисту под стать, но каменные лица стояли перед глазами, и ни одного одобрительного взгляда я не встретил. Редкие хлопки тонули в волнах свиста. Да что говорить — Санька, выступавший на арене московского цирка, тоже не пришелся им по душе. Зато Красавчика с его дешевой чечеткой встретили бурным восторгом.

Но вот к этим голым и бесстыжим кретинам вышел Степка. Едва он появился, как кто-то оглушительно закудахтал. Степан насупился и вовсе рассвирепел, когда в него швырнули недоеденным огурцом... Керзон с трудом вытолкнул Степку снова на сцену, уговаривая его разжалобить публику песней со слезой. Зол я был на публику ужасно и испытал мстительную радость, когда увидел преображенные Степкиной песней морды, раскрасневшиеся под палящим солнцем.

Ты жива еще, моя старушка,

Жив и я, привет тебе, привет...

— пропел Степан, и зрителей словно подменили. Толпа подалась вперед, точно по команде, и зажала нас в тесное кольцо. На лицах людей появилось удивление и восторг.

Даже мы, черноярцы, не раз слушавшие в исполнении Степки «Письмо к матери», здесь, в толпе завороженных зевак, вдруг ощутили, как пишут в газетах, всю притягательную силу его голоса. Одна мадам так искренне плакала, что даже не заметила руку Федора на своем плече.

Степка пропел последний куплет. Долго грохотал шторм аплодисментов. Толстяк первым протянул гривенник. Керзон правильно оценил обстановку.

— Степан Шаляпин,— крикнул он в толпу,— споет бессмертную и трагическую песню о двенадцати разбойниках. Но прежде прошу щедро оценить наш труд.

Керзон снял кепку и вместе с Ильей стал обходить зрителей.

Степку вызывали четыре раза, под конец он совсем изнемог и сел на землю. По команде капитана мы подняли его на руки, раскачали и бросили в реку. Керзон, весело моргая, подсчитывал выручку.

— 21 рубль 68 копеек! — крикнул он, не обращая внимания на медленно растекавшуюся толпу. Отобрав у Керзона выручку, мы кинули в Днепр и его, забыв, что он, единственный из нас, не умел плавать. По-видимому, об этом забыл в пылу радости и сам Керзон. Он покорно поднял над головой длиннущие худые руки и скрылся под водой.

— Глиста не умеет плавать,— довольно спокойно сказал Славка Корж.

Илья вдруг словно ужаленный бросился в реку, крикнув не своим голосом:

— Керзон тонет!

Поднялась настоящая паника. Ужас, что творилось. Вскоре спасательная лодка с неподвижным телом Керзона на носу приблизилась к берегу.

Из Керзона вылили чуть ли не цистерну воды. Наконец голкипер открыл глаза. Дежурный спасательной станции, указывая на Илью, сказал: