Владимирские просёлки - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 60

«Письма из Русского музея», «Черные доски», «Время собирать камни» (а так же и «Продолжение времени» – работа, которая не успевает в это издание) составляют особую линию в литературных устремлениях автора.

Хотя мы и условились, что продолжение уже состоявшейся книги – дело едва ли нужное и полезное, тем не менее и в то же время каждая новая книга писателя в чем-то и чем-то продолжает предыдущие книги, одно в работе писателя порождает другое, одно вытекает из другого. Поэтому каждого последовательного ученого, публициста, писателя всегда можно упрекнуть в том, что он время от времени повторяется. Не текстологически, конечно, но в материале, в главной мысли или, как еще иногда принято называть, – в главном пафосе. Трудно ли было бы упрекнуть, скажем, М. М. Пришвина: «Ах, опять он со своим лесом и со своими временами года!» Или Абрамова – Астафьева – Белова – Распутина: «Ах, опять они с этой своей российской деревней!»

Дело здесь еще и в том, что в наше бурное и ответственное время самым большим и тонким художникам (кабы таковые существовали) приходится решать в первую очередь не какие-либо художественные задачи, но задачи, лежащие вне пределов чистого искусства и творчества, задачи, лежащие в самой современной действительности, задачи социального, общественного порядка. Значит, причины последовательности, постоянства надо искать не в маниакальной одержимости литератора своей темой, а в том, что проблемы, которые его волнуют, продолжают существовать, они не решены, не сдвигаются с места и, может быть, даже с течением времени обостряются и усугубляются.

Обо всем не напишешь. Если бы автор преследовал цель привлекать читательское, общественное внимание конкретно к тому или иному памятнику русской культуры ради его спасения и восстановления, то можно вообразить, какого объема были бы те или иные записки. Велика и обширна наша земля. В таком случае автор один должен был бы заменить целое Общество по охране исторических и культурных памятников, а он этого сделать не в состоянии. Да и нет нужды. Важно пробудить в людях вообще интерес к этому предмету. Национальное самосознание, пробудившись, само подскажет, что делать дальше.

Надо выделить и еще одну линию в работе, тем более что она и без того выделяется в издании в отдельный том, – это очерки о природе. Здесь можно было бы порассуждать о значении природы для человека как среды обитания, как эстетической и духовной категории, о значении любви к родной природе как составного чувства патриотизма, чувства родины, о значении культивирования этого чувства в сознании людей. Может быть, в конечном счете книги о природе и приобретают такое значение и выполняют эту задачу. Ведь для нас всех восприятие родной природы неотделимо от описания ее, от воспевания ее всеми предшествовавшими поэтами и писателями. Разве кто-нибудь из нас, увидев колокольчики хотя бы, не вспомнит «Колокольчики мои – цветики степные», а оказавшись в поле в лунную зимнюю ночь, не прошепчет: «Сквозь волнистые туманы пробирается луна», а в яркое зимнее утро не воскликнет: «Мороз и солнце – день чудесный!» Все это так. Но уж если что-нибудь и пишется без дополнительной «задней» мысли и цели, то, конечно, страницы о природе. Боже мой, какое наслаждение было писать книжицу о грибах «Третью охоту», или заметки о зимнем уженье рыбы «Григоровы острова», или книгу о нашем растительном царстве – «Траву». Словно заново находил каждый гриб, словно заново вдыхал аромат каждой травки и любовался каждым цветком. Человек создан жить среди природы, как птица летать. Естественное состояние человека – находиться среди природы. Но если во времена Пушкина и А.К. Толстого, Тургенева и Аксакова, Тютчева и Некрасова можно было просто восхищаться природой и воспевать ее, то в наше время, увы, за каждым обращением к природе невольно подразумевается, что ее надо охранять, защищать и даже спасать.

Каждый раз, когда оказывался созерцающим великую одухотворенную красоту природы (будь то закат над полем, тихая речка в свете зари, листопад или иней, дерево или цветок), говорил про себя: но ведь не должно же быть, что мне это дается одному, должны и другие видеть то же и чувствовать то же, нужны сопереживатели, сосозерцатели, тогда и природа сама будет еще ярче, еще духовнее и богаче.

…Издание подобного рода заставляет перечитывать прежние вещи. Кое-что изменилось в тебе и в твоем отношении к миру, кое-что изменилось и в самом мире.

Значит ли это, что прежнюю книгу нужно приспосабливать путем переработки и правки к твоему новому психологическому состоянию и к новому состоянию окружающей нас быстротекущей действительности?

Этот вопрос решается по-разному. Пушкин категорически заявил, что никогда не мог изменить раз им написанного. Горький мечтал переписать ранние романтические рассказы. Все горьковеды, литературоведы и просто читатели сходятся сейчас на одном: «Как хорошо, что он этого не сделал». Леонид Леонов переписал недавно свое раннее произведение «Вор». Значит, в литературе бывают разные случаи. Но все же переделывать несколько лет спустя написанное и изданное (если не иметь в виду очевидных ошибок) не равноценно ли тому, как если бы время от времени ретушировать и переретушировать фотографию (а если угодно – подписывать живописный портрет), по мере того как внешность оригинала изменяется под воздействием событий и времени?

На мой взгляд, это в равной степени касается и художественной прозы, где живут, действуют вымышленные герои, обращающиеся в вымышленной обстановке, и прозы документальной, когда не изменены даже имена героев и персонажей, не говоря уж о названиях городов, деревень, музеев и вообще всех, так сказать, имен собственных.

Время идет вперед. Меняется человек, меняется и действительность. Меняются взаимоотношения между ними. Фотографии (равно как и живописные портреты) говорят о вчерашнем дне. Но поэтому-то их и хранят.