Владимирские просёлки - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 43

– Да вот. – Варганов вскинул голову и показал на три окна, расположенные подряд в кирпичной стене монастырского здания. – Разве не интересно?

– Окна… конечно… это очень занятно…

– Слепые вы люди, разве не видите, что каждое окно по-разному отделано?

Тут мы тоже увидели, что каменная резьба вокруг каждого окна разная и что это в какой-то степени нарушает архитектурный ансамбль, как если бы хозяин деревенского дома приколотил к окнам разные наличники.

– Значит, поняли! А почему так получилось?

– Наверно, был неграмотный архитектор.

Варганов усмехнулся.

– Виноват не архитектор, а характер русского человека. У каждого окна в люльках висело по мастеру. Мастера старались один перед другим, каждый хотел отличиться, сделать лучше, чем сосед, по-своему, вот и натворили…

– Вы эти камни читаете, как книгу.

– Да, – без ложной скромности согласился Варганов. – Здесь целые каменные фолианты. А вообще Суздаль, как он есть, – это фольклор, только выраженный архитектурными формами. Весь Суздаль – это одна каменная песня. Между прочим, такое убеждение помогло мне спасти Суздаль от разрушения. Решили было ломать все церкви, а оставить несколько самых древних построек. Что тут делать! Если церковь построена в XVIII веке, попробуй доказать ее историческую ценность. Сама по себе она, может быть, действительно ничего не стоит, но сломай – и нарушится ансамбль города, появится в ансамбле черная прореха. Только тем и убедил, что Суздаль, мол, надо брать не по отдельным церквам, а в целом. Он весь есть одна каменная песня, а из песни слова не выкинешь.

Варганов задумался, как бы вспомнив что-то светлое и хорошее. Усмехнулся:

– Была у меня на практике девушка из Архангельского института, Лиза Караева. Долго была. Теперь она мне как дочь, потому что к тому же лучшая моя ученица. Это положение, что Суздаль единый ансамбль, одна песня, она взяла темой для диссертации. Научно решила показать.

– Показала?

– Получилась диссертация – гимн во славу Суздаля. Я ей пишу: «Милая Лиза, ты воображаешь, что суздальские мужики уходили на Горку и, скребя в затылке, прикидывали: „А где бы еще для красоты поставить церковку?“ А помнишь, милая Лиза, я показывал тебе изумительное древнее шитье. Мастерица как бы взяла в горсть разноцветных самоцветов да драгоценных камней и небрежно рассыпала их по черному бархату. Вот так и Суздаль!»

– Алексей Дмитриевич, здесь где-то в Суздале Пожарский похоронен. Нельзя ли сходить на его могилу? Все же герой, патриот, так сказать, спаситель Руси!

Варганов куда-то позвонил, и мы прошли в ворота, за высокие розовые стены Спасо-Ефимовского монастыря.

Могила Пожарского была очень ухожена. Трава вокруг подстрижена и поливается.

Вообще же история могилы Пожарского такова. Сначала не знали, где он похоронен. Граф Уваров раскопал и нашел усыпальницу, в которой в три ряда стояли гробы. Это была фамильная усыпальница Пожарских и Хованских. В третьем ряду нашли гробницу со следами особого внимания. Дело дошло до царя. Направили комиссию. В 1852 году после долгих колебаний гробница была вскрыта. Там нашли остов престарелого человека в шелковом саване, с остатками боярских украшений (золотое шитье по кафтану и поясу), каких никто не мог иметь из рода Пожарских, не имевших боярского достоинства, кроме Дмитрия.

Перед входом в монастырь разбит скверик и поставлен в нем бюст Дмитрия Пожарского.

– А теперь я вам покажу самое страшное и мрачное, – посулил Варганов и повел нас в глубину монастырского двора. – Вы слышали когда-нибудь про суздальский политический изолятор? Его учредила Екатерина Вторая.

Показалось, что кончился монастырский двор и идти дальше некуда – стена. Полное впечатление, что за стеной поле: монастырь ведь стоит на краю города. Но мы прошли в неширокие ворота и очутились в пристройке к монастырю – в своеобразном каменном кармане. У этого кармана оказался еще один карман, с самым невинным входом, как будто войдешь сейчас в квартиру с примусами, детишками, бельишком на веревке. На самом деле попадаешь в узкий коридор. Направо и налево двери, двери и двери. Это и были камеры. Каждая камера представляла собой квадратную или чуть продолговатую комнату с деревянным полом и небольшим окошком. В него видна часть какого-то двора. Но что за двор, где? Говорят, что арестованные за всю жизнь так и не могли узнать, в каком городе они сидят.

Недалеко до конца коридора мы заметили следы разрушенной стены и спросили объяснения.

– Да, была стена, а за ней еще несколько камер. Это уж особые из всех особых. Называлась секретным отделением. Даже тюремщики передней части коридора не знали, кто сидит в задних камерах. И вообще не знали имен. Сидящие значились под номерами. Здесь, просидев долгие годы, сошел с ума декабрист Шаховский. Одну из этих камер подготовили для Льва Толстого, но царь вовремя понял, что Лев Толстой в тюремную камеру не поместился бы.

Мы с облегчением покинули это мрачное место, казалось бы, невинную маленькую пристройку Спаса-Ефимовского монастыря, в которой без вести на всю жизнь исчезали люди.

На другой день, утром, мы пришли прощаться к Алексею Дмитриевичу Варганову. Он пожалел, что мы рано уходим, не покопались еще в богатейшей музейной библиотеке, не успели посмотреть его фонды, где есть старинное шитье, редчайшие иконы, не прочитал он нам и своей последней статьи о Евдокии Лопухиной.

Нам тоже было жалко расставаться с этим человеком. Каждая минута разговора с ним приносила новые, интересные знания. Уже и теперь, в последние минуты, разговор был совсем не прощальный. Алексей Дмитриевич говорил что-то о скифской культуре.

– Думают, что они были варвары – и все. Я советую вам проникнуть в бетонную кладовую ленинградского Эрмитажа, там хранится такое скифское золото, что ахнули бы сами византийские мастера.

Крестьянский сын из-под Ростова Великого, Варганов окончил институт истории искусств, а также Академию художеств по фреске и мозаике. Как только окончил, так и приехал в Суздаль. Это было в 1930 году. В Суздале Варганов нашел жалкий музей, где хранились одни церковные ризы. Прошло двадцать шесть лет неустанного кропотливого труда по реставрации древних памятников, по созданию богатейшего музея. За двадцать пять лет Алексей Дмитриевич только трижды пользовался отпуском. Все было как-то некогда.

Суздальцы первые оценили труд Алексея Дмитриевича. В городе все от мала до велика знают его и здороваются с ним на улице.

День тридцать первый

На суздальском базаре появилось много лесной ягоды: земляники, черники, малины, и снова нас потянуло из города, захотелось в лес, на его извилистые прохладные тропинки.

И точно, к вечеру этого дня мы углубились в зеленый массив знаменитого Дюкова бора со стороны Сергеихи. Но нужно хотя бы двумя словами рассказать, как мы попали в Сергеиху и что предшествовало этому.

Как я уже сказал, на суздальском базаре появилось много лесной ягоды, и, позавтракав пышными оладьями и гуляшом из ливера, мы устроили себе десерт – ассорти из земляники, черники и малины. Купив по кулечку того, другого и третьего, мы уселись на выходе с базара и дружно лакомились, создавая в горсти своеобразное ассорти путем одновременного высыпания туда сразу из трех кулечков.

Мы, конечно, заметили, что новый автомобиль ГАЗ-69 остановился, подъехав вплотную к нам, но не сразу заметили, что из автомобиля более чем пристально наблюдает за нами человек, главным образом за Серегой. Что ж, этому не нужно было удивляться. Серегина борода начала даже и кучерявиться, а так как она была очень черна, то в любую минуту и могла стать предметом бескорыстного созерцания прохожего или проезжего зеваки.

Человек смотрел, смотрел и вдруг робко, полувопросительно сказал:

– А я вас знаю, вы Куприянов.

Серега, глотавший в это время очередную пригоршню смешанных ягод, поперхнулся и даже закашлялся.