Гэбриель Конрой (сборник) - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 97

Полковник Старботтл не хочет, чтобы его превратно поняли. Не пред лицом Красоты (тут полковник выдержал паузу и, извлекши из кармана носовой платок, элегантно помахал им в направлении смуглой Мануэлы и неистовой Сол; причем обе дамы восприняли жест полковника в качестве личного комплимента и обменялись враждебным взглядом), не пред лицом очаровательной и всесильной половины человечества надлежит оспаривать ее власть над мужчинами; но я докажу, что эта сладкая… гм… отрава, эта упоительная и… гм… фатальная страсть, которая равно правит и на поле сражения, и в роскошном дворце богача, и… гм… в хижине последнего бедняка, всегда была чужда расчетливому сердцу Гэбриеля Конроя. Поглядите на него, джентльмены! Поглядите и скажите по чести, скажите как люди, всегда ведающие, что есть истинное поклонение прекрасному полу, способен ли такой человек пожертвовать собой для женщины? Посмотрите на него и скажите со всей ответственностью, таков ли он, чтобы подвергнуть себя хоть малейшему риску ради ласкового взгляда любимых глаз, принести себя в жертву на алтарь Афродиты?

Все уставились на Гэбриеля. Действительно, было трудно в этот момент усмотреть в нем сколько-нибудь значительное сходство с воздыхающей Амариллис или неистовым Отелло. Он сидел озадаченный, сумрачный, со своей обычной, несколько сконфуженной миной на лице. Когда же обвинитель привлек к нему внимание зала, Гэбриель залился яркой краской и засунул куда-то под стул свои длинные ноги (он давно уже порывался упрятать их подальше, чтобы его массивные колени не торчали у всех на виду). А когда выяснилось, что полковник решил продлить свою риторическую паузу и зал по-прежнему смотрит на него, Гэбриель не спеша вытащил из кармана небольшой гребешок и неловко принялся причесывать волосы, дабы показать, что он занят своими делами и решительно ничего не замечает.

— Нет, сэр, — сказал полковник с суровым укором, который производит столь неотразимое впечатление а судебных речах, — вы вольны, конечно, причесывать свою шевелюру, но вам не удастся пригладить ее настолько, чтобы убедить уважаемых заседателей, что вы находились под властью… гм… Далилы.

Далее полковник набросал в высшей степени поэтичный портрет погибшего Рамиреса. Уроженец здешних мест, джентльмены, натура глубоко симпатичная каждому южанину; дитя тропиков, горячий, порывистый; беззащитный — как и все мы — перед чарами красоты. Полковник не считает уместным останавливаться более подробно на этом последнем пункте. Здесь, в этом самом зале, уважаемые присяжные, находятся две дамы, к которым были устремлены лучшие чувства покойного; их присутствие скажет вам больше, чем мои слова. Покойный, продолжал полковник, принадлежал к старейшей из наших испанских фамилий, отпрыск древнего рода, помнящего времена… гм… Сида и… гм… Дон-Жуана. И этому человеку суждено было стать жертвой интриг миссис Конрой и презренных страхов Гэбриеля Конроя, жертвой коварства и безжалостного клинка!

Полковник Старботтл заявил, что покажет суду, как, выдав себя за Грейс Конрой, исчезнувшую сестру подсудимого, и присвоив ее имя, миссис Конрой (тогда еще госпожа Деварджес) обратилась к доверчивому, ничего не подозревавшему Рамиресу с просьбой помочь ей утвердиться в законных правах на землю, коей владел в то время подсудимый (выкравший ее, как известно, у своей сестры). Он расскажет, как Рамирес, веривший всем россказням госпожи Деварджес, помогал ей с готовностью открытой щедрой натуры, пока брак ее с Гэбриелем Конроем не показал ему всю глубину ее предательства. Полковник Старботтл воздержится от оценки этого брака. Уважаемые присяжные не нуждаются в его разъяснениях. Они достаточно проницательны, чтобы самим понять, что это был заключенный под эгидой святейшего из таинств гнусный союз двух сообщников против злосчастного Рамиреса. Если кто правил на том свадебном пиру, то уже скорей… гм… Меркурий, нежели… гм… Гименей, и союз тот был заключен для мошенничества и смертоубийства. Едва уверившись, что добыча у них в руках, они решили избавиться от свидетеля своих преступных деяний; орудием убийства стал супруг. И как же свершил он свое черное дело? Вызвал свою жертву на честный бой при свидетелях? Или, быть может, прикинувшись оскорбленным, ревнующим мужем, послал сопернику формальный вызов? О нет, джентльмены! Бросьте взгляд на великана-убийцу, поставьте мысленно рядом с ним хрупкого, изящного юношу, павшего от его руки, и вы без слов поймете, сколь чудовищным было свершенное преступление.

После речи полковника обвинение вызвало своих свидетелей и представило суду факты, окрашенные более или менее пристрастно, в зависимости от личных симпатий каждого из свидетелей и от его умения разобраться в том, что он видит, а также и от того, предпочитает ли свидетель излагать фактические обстоятельства дела или же свои размышления о них. Когда слепые сообщили, что они увидели, а безногие рассказали, как они бегали, обвинение отпраздновало свою первую победу.

Свидетельскими показаниями было установлено, во-первых, что убитый скончался от ножевого ранения; во-вторых, что у Гэбриеля была ссора с Рамиресом и что Гэбриеля видели на холме за несколько часов до убийства; в-третьих, что немедленно после убийства Гэбриель бежал из Гнилой Лощины, как и его жена, поныне неразысканная; наконец, в-четвертых, что Гэбриель имел достаточный повод, чтобы совершить вменяемое ему преступление.

Правда, многое в этих показаниях было оспорено защитой при перекрестном допросе свидетелей. Так, например, когда хирурга, производившего судебное вскрытие и признавшего, что Рамирес был болен чахоткой, спросили, не мог ли мексиканец скончаться в ту самую ночь попросту от легочного кровоизлияния, он не сумел ответить ни да, ни нет. Свидетель, утверждавший, что он лично видел, как Гэбриель тащил Рамиреса за шиворот, не решился под присягой подтвердить, что дело именно так, как ему показалось, а не наоборот; что касается инкриминируемого миссис Конрой самозванства, то это, в конце концов, были всего лишь слухи.

Тем не менее пари в публике заключались за Старботтла и против Пуанзета. То была обычная форма, в которой Гнилая Лощина оценивала фактическое положение вещей.

Когда закончился допрос свидетелей, поднялся Пуанзет и потребовал немедленного освобождения подсудимого из-под стражи, поскольку, во-первых, обвинение не сумело доказать связь Конроя с Рамиресом или хотя бы их знакомство в период, предшествующий убийству, и, во-вторых, обвинение не представило доказательств сообщничества Конроя с действительным убийцей, против которого, собственно говоря, и были направлены все свидетельства и аргументация прокурора.

Суд отклоняет требование защиты. Громкий вздох облегчения, в зале и на скамье присяжных. Экая наглость, право! Из-за какой-то там юридической закорючки их, законопослушных граждан Гнилой Лощины, чуть не лишили полагающегося им развлечения! Когда Артур встал, чтобы говорить, он сразу почувствовал, что весь зал ненавидит его, как ненавидят человека, пытающегося сплутовать в честном соревновании.

Сколь ни странно, но враждебность аудитории словно подстегнула Артура, пробудила в нем лишь еле тлевший до того боевой дух. Оценив общую ситуацию и настроение слушателей, он решил, что выступит сейчас как сторонник полковника Старботтла.

Если в чем он, Пуанзет, расходится с уважаемым коллегой, то лишь в оценке настоящего дела как исключительного или своеобычного. Напротив, в системе нашего насколько неорганизованного калифорнийского правосудия это весьма банальное, я бы сказал даже, пребанальнейшее дело. Поистине своеобычно во всем деле лишь то, что наш уважаемый и красноречивый коллега почему-то вообразил, будто обвиняет подсудимого, хотя выступил на самом деле в его защиту. Учитывая это обстоятельство, он, Пуанзет, не станет сейчас касаться отдельных промахов, допущенных обвинением, и тех противоречий, в которых запутался полковник Старботтл. Неудивительно! Столь свойственное полковнику чувство справедливости столкнулось с ошибочными исходными посылками его речи. Впрочем, он, Пуанзет, позволит себе сейчас устранить эти прискорбные противоречия. Он готов принять остроумную гипотезу обвинения, что подлинным убийцей Рамиреса следует считать или миссис Конрой (кстати сказать, совсем не упомянутую в обвинительном заключении), или иное, третье лицо. Но тогда почему же мы судим Гэбриеля Конроя, как связать одно с другим?! Нельзя не подчеркнуть весьма слабую обоснованность обвинения. Чтобы не тратить времени, он сейчас вызовет к свидетельскому столу самого обвиняемого; он просит присяжных заседателей обратить особое внимание на то, что этот человек, вопреки всем существующим законам, — как божеским, так и человеческим, — вторично вынужден бороться за жизнь в том самом здании, в котором лишь несколько дней назад толь ко чудом спасся от гибели.