Гэбриель Конрой (сборник) - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 63

Вверх по тропинке неторопливо поднимался мужчина. Вскоре она убедилась, что это не Виктор; потом, пристальнее вглядевшись, побледнела, слегка вскрикнула и поднялась с места. Это был испанский переводчик с Пасифик-стрит. Она успела бы убежать, но он вдруг обернулся и закричал с тем же отчаянным волнением, что и она. Оба стояли и глядели друг на друга молча, с трудом переводя дыхание.

— Деварджес! — промолвила миссис Конрой почти неслышно. — О боже!

Незнакомец горько рассмеялся.

— Да! Деварджес! Бежавший с тобою негодяй Деварджес! Деварджес, предавший твоего мужа. Погляди же на меня. Вот я, Генри Деварджес, твой деверь, твой сообщник, твой возлюбленный, жалкая пешка в твоих руках!

— Тише! — умоляюще сказала она, вглядываясь в глубину леса. — Умоляю тебя, тише!

— А кого я имею честь видеть перед собой? — продолжал он, не обращая внимания на ее слова. — Госпожу Деварджес номер один или госпожу Деварджес номер два? А может быть, ты приняла фамилию этого мальчишки-офицерика, с которым ушла от меня; сочеталась с ним законным браком? Или он отказал тебе в этой плате за измену? А может быть, передо мной супруга и сообщница слабоумного Конроя? Не томи же, говори скорей! О, сколько я должен высказать вам всего, сударыня, и я не могу к вам даже обратиться, ибо не знаю вашего имени.

Несмотря на подлинную страсть и ярость, звучавшие в словах этого человека, было что-то столь нелепое и театральное в его обличий старомодного фата, в крашеных волосах, вставленных зубах, плечах, подбитых ватой, панталонах со штрипками, обтягивавших тощие ноги, что эта неколебимая женщина чуть не сгорела со стыда — не за свои позорные деяния, нет, за своего сообщника.

— Тише! — сказала она. — Зови меня своим другом. Я ведь всегда была тебе другом, Генри! Зови меня как хочешь, только уйдем отсюда. И ради бога, потише! Другой раз, где-нибудь в другом месте я выслушаю все, что ты хочешь мне сказать. — Она незаметно увлекла его за собой в лес, и вскоре они были уже далеко от места назначенного свидания и приближались к полуразрушенной хижине Конроя. Здесь она, по крайней мере, могла не опасаться внезапного появления Виктора. — Как ты попал сюда? Откуда ты узнал, что я здесь? Где ты пропадал все эти годы?

За последние несколько минут она в какой-то мере восстановила свою власть над этим человеком, ту странную власть, которую испытали на себе все встретившиеся ей на жизненном пути мужчины, все, кроме Гэбриеля Конроя. Помолчав, незнакомец стал отвечать на ее расспросы; в голосе его теперь было меньше злобы, больше отчаяния.

— Я приехал сюда шесть лет тому назад; без гроша, сломленный, опозоренный. Я хотел одного — скрыться от всех, кого я когда-либо знал, от родного брата, у которого разбил семью, украл жену, от тебя, — да, от тебя, Жюли! — от тебя и от твоего любовника, от неотвязных мыслей о твоем двойном предательстве! — Голос его поднялся почти до крика, но твердый взгляд и предостерегающий жест внимавшей ему женщины заставили его сдержать себя. — Когда ты бросила меня в Сент-Луисе, мне ничего не оставалось, как искать смерти или же скрыться самому. Вернуться в Швейцарию и жить там, ежеминутно сознавая, что я преступник, к тому же жестоко наказанный, я был не в силах. Я уехал в Калифорнию. Мое образование, познания в языках открыли для меня широкое поле деятельности. Стоило мне пожелать, и я легко стал бы богачом, добился бы видного положения в обществе, но нет, я предпочел зарабатывать жалкие гроши — ровно столько, чтобы не умереть с голоду и забыться на час за зеленым столом. Днем я корпел с пером в руке, вечером шел в игорный дом. Я остался джентльменом; меня считали безумцем, маньяком, но все питали ко мне почтение. Один я знал, что у меня на совести предательство; для прочих я был человеком чести. Впрочем, к чему я это говорю? Что для тебя понятие чести?

В ожесточении он уже готов был отвернуться от нее, но в эту минуту встретил ее взгляд и, уловив в нем если не сочувствие, то все же некоторое сдержанное одобрение, был вновь повергнут к ее ногам. Сколь ни презренна была эта женщина, ее порадовало, что вероломно брошенный ею любовник не утратил своей гордости, что за жалкой внешностью старого фата с крашеными волосами еще таится дух, исполненный достоинства; она испытала даже какое-то удовлетворение, убедившись, что по прошествии стольких лет этот человек сохранил душевные качества, которые она первой в нем угадала.

— Муки отчаяния стали с годами слабеть, Жюли, — продолжал он грустно, — временами мне даже казалось, что я начинаю забывать свой проступок, начинаю забывать тебя. Но тут я узнал о смерти брата — он умер голодной смертью. Послушай, Жюли! Однажды мне принесли для перевода документ, где было описано, как он погиб… твой муж… мой брат!… Он умер от голода, слышишь ты, что я говорю?! И он, не вынеся позора, покинул отчий дом, попытался спрятаться на краю света, подобно мне прошел тяжкий путь эмигранта; он — джентльмен и литератор, смешался с толпой грубиянов, подонков общества, погрузился в их низменные интересы и умер среди них, неведомый, непризнанный.

— Он умер, как и жил, — запальчиво возразила миссис Конрой, — лицемеря, предавая своих близких. Он погиб, увязавшись за своей любовницей, простой необразованной девчонкой, и завещал ей перед смертью все состояние. Ее звали Грейс Конрой. По счастью, документ у меня в руках.

Тсс! Что случилось? Хрустнул ли то упавший с дерева сухой сук или зашуршал в кустах пробежавший лесной зверек? Сейчас двоих актеров этой драмы снова окутывала глубокая тишина. Так безлюдно было кругом, что их можно было бы принять за первого мужчину и первую женщину на лоне первозданной природы.

— О чем говорить?! — торопливо продолжала она, слегка понижая голос. — Ведь так было уже не в первый раз… Вспомни историю с этой девушкой в Базеле… как он лгал… как обманывал меня!… Тогда и завязалась наша дружба, Генри, дружба, которой суждено было стать страстью. Да, ты страдал! Ну а я, разве я не страдала? Теперь мы квиты!

Не в силах вымолвить ни слова, Генри Деварджес глядел не отрываясь на свою собеседницу. Ее голос дрожал; в глазах, только что горевших оскорбленным женским чувством, стояли слезы. Он приехал сюда, чтобы объясниться с этой женщиной, предавшей сперва своего мужа, потом его самого; она даже не подумала отрицать свою вину. Он приехал сюда, чтобы обвинить ее в бесчестном самозванстве; но вот он уже с сочувствием слушает, как она поносит его брата; он с нетерпением ждет объяснений, конечно, вполне извиняющих ее, чтобы с готовностью принять их. Мало того, он уже начинает чувствовать, что все нанесенные ему обиды ничто по сравнению со страданиями, которые пришлось испытать этой изумительной женщине. Женщина, стремящаяся обелить себя в глазах ревнивого любовника, смело может играть на его тщеславии. Деварджесу хотелось теперь верить, что пусть он даже и потерял ее любовь, обманутым он не был никогда. Все претензии по поводу самозванства отпали сами собой. Разве не женился на ней брат той самой девушки, имя которой она приняла? Проявили ли они хоть раз, он сам или доктор Деварджес, столь глубокое сочувствие к ее страданиям, столь полное доверие к ней? Какую душевную грубость надо было иметь, какой эгоизм, чтобы отбросить прочь, растоптать бесценную жемчужину ее любви! Мы с вами, дорогой читатель, не будучи влюблены в эту достойную всяческого порицания женщину, легко можем усмотреть слабые места в логике Генри Деварджеса; но когда мужчина в деле женщины, которую любит, одновременно принимает на себя обязанности прокурора, судьи и присяжных заседателей, он легко может впасть в характерную ошибку: он полагает, что разобрал дело и вынес надлежащий приговор, между тем как он попросту отказался от обвинения. Надо думать, миссис Конрой приметила слабость, обозначившуюся в позиции противника, хоть и была сильно озабочена тем, как бы вдруг не появился Виктор. С Виктором следовало иметь дело только наедине. Он был слишком импульсивен; бывают случаи, когда это качество характера, вообще говоря одобряемое в мужчинах более сдержанной половиной человечества, становится положительно невыносимым.