Город за рекой - Казак Герман - Страница 65

Эту фразу он воспроизвел дословно, как сформулировал ее вчера.

— Из вашего молчания, — продолжал он после небольшой паузы, — я могу заключить, что это знание означало для нас потерю невинности, так? Она узрела во мне живого, я же в ужасе увидел, что держал в объятиях призрак. Все это время я избегал и, можно сказать, даже опасался говорить с ней о своей службе архивариуса, ибо чувствовал, тут есть что-то такое, что настораживает других, хотя я и не понимал тогда истинной причины. И если Анна лишь в самый последний момент увидела, что она любит живого, и если теперь она снова испытывает тоску по сладкому тлену жизни, так это моя вина. Виновным же я оказался невольно и по слепоте, хотя, может быть, и должен был помнить, что в самом моменте соединения из-за растворения каждого в отдельности уже присутствует момент умирания. Иначе не потребовалось бы столь чудовищного события, благодаря которому я наконец увидел со всей ясностью, что таинство любви означает сакральность смерти.

Великий Дон по-прежнему молчал. Они стояли друг против друга, вдвоем на террасе, свита чиновников удалилась сразу же, как только Роберт заговорил с господином в сером цилиндре, и секретарь Высокого Комиссара тоже скрылся куда-то во внутренние помещения.

— Ради Анны, — начал Роберт очередную свою фразу торжественным тоном, как он заучил ее во время репетиции, — я не пренебрег моими обязанностями и не пожертвовал интересами Архива.

Великий Дон внимательно слушал его.

— По-вашему, оно, кажется, было бы лучше, — продолжал он, — если бы я забыл о своих обязанностях. Для вас это было бы бесспорным доказательством любви, которого вам все еще как будто недостает. Может быть, и задание Префектуры было только предлогом, как еще в самом начале предположил мой отец, чтобы испытать мою судьбу на Анне, и она в своем наивном представлении, видимо, была права, когда думала, будто я последовал сюда за ней. То, что я почитал своим долгом по отношению к Архиву, вы, вероятно, приписываете моей корректности — или, более того, вы не засчитываете мне этого. Если требуется еще подтверждение нашей любви, тогда примите во внимание то, что я скажу: пусть либо Анну вернут к жизни, либо меня самого возьмут к ней сюда, в царство мертвых. Уж это-то могло бы, я надеюсь, убедить вас в том, что дело идет не просто об игре чувств, ради которой мы будто бы все еще не хотим расстаться; я не прошу, как Орфей, о возвращении возлюбленной в жизнь, достаточно было бы и того, если бы вы продлили ей срок в этой стране за рекой. В этой стране, где мы, как я это теперь понимаю, сохраняем только видимость жизни, не участвуя в ней самой, и где мы бессознательно, хотя и не окончательно погружены в состояние смерти. Что же касается меня, вы не можете возразить, что тот, кто отвергает жизнь, не обязательно должен на этом основании принять смерть. Я сижу на пороге между двумя вратами. Так здесь сидели уже Манас, Одиссей, Эней и еще другие. Они скитались, блуждали, они оставались или возвращались на родину. Но участь Анны есть и моя участь.

Великий Дон стоял неподвижно, склонив голову набок, как будто прислушиваясь к отзвучавшим словам или в ожидании новых.

— Вы не отвечаете, — с грустью сказал Роберт и отвел глаза от его взгляда. — Стоите и не шелохнетесь, даже не улыбнетесь! Значит, мне остается признать, что я напрасно все это говорю. Вы не верите мне. Вы считаете, что Анна сама отрезала себе путь — тем, что переехала из города в поселок, пренебрегла предостережением Префектуры не ускорять процесс — я имею в виду не юридический, к тому времени уже завершенный, но процесс собственного своего завершения. Она не должна была, вероятно, спешить наверстывать любовь, не пережитую, не удовлетворенную в прошлом, и теперь, по мере того как она заполняла свою жизнь нашей любовью, она исчерпала собственную судьбу здесь. Я понимаю, вы не хотите высказаться. Я признаю, что мы поддались обману, заблуждению, и вспоминаю при этом слова моего отца, прозвучавшие как проклятие, он сказал, когда увидел нас с Анной вместе: здесь никто не избегает заблуждений. Я признаю себя побежденным в нашем с вами разговоре.

Он выждал с минуту, как бы собираясь с мыслями. Лицо его было бледно.

— Но не могла бы она, — сказал он в заключение, — помогать мне в Архиве, к примеру как Леонхард? Я позволю себе предположить, что именно благодаря этому его не отправили из города. Разве Анна не заслуживает того, чтобы ее включили в иерархию города, в число управляющих духов, которые, будучи свободными от смены жизни и смерти, подтверждают вечность бытия? Ее присутствие рядом вдохновило бы меня, в особенности теперь, когда я намерен решительно взяться за исполнение собственной задачи и записать все, что я видел, слышал и пережил здесь. Она дала мне понимание. Но не только меня могло бы радовать и поддерживать сознание ее присутствия, а всякого, кто трудится над топографией бытия, чтобы вычислить квадратуру круга.

Когда Роберт кончил свою речь, господин в сером цилиндре, этот могучий молчальник, беззвучно похлопал в ладоши, выражая свое признание.

Приветливый секретарь, который подошел в это время к Роберту, поздравил его и уведомил о том, что Высокий Комиссар ждет архивариуса у себя до заката солнца следующего дня. Роберт принял сообщение с вежливой благодарностью, но без особого интереса.

Господин в сером цилиндре, перед тем как снова занять свое место у балюстрады, шепнул что-то на ухо секретарю. Тот преданно кивнул в ответ. Господа из свиты почтительно обходили архивариуса, который удостоился такой продолжительной беседы с их шефом. Смотр снова возобновился. Роберт удалился с террасы в зал и сел там за стол. Секретарь склонился над ним и легонько похлопал его по плечу. Всем известно, сказал он, как всегда, приветливо, что Великий Дон — твердолобый. Его решения часто весьма неожиданны.

Когда Роберт поднял на него глаза, секретарь увидел, что в них отражалось что-то от бездонного взгляда Великого Дона. Он оставил его одного. Роберт положил руки на стол и опустил на них голову.

18

Хронист не знал, сколько времени он просидел так, погруженный в забытье, в состояние полной отрешенности. Солнце, когда он очнулся, стояло еще высоко. Протекло, может быть, всего несколько минут, но он чувствовал себя освеженным, гнетущая тоска спала.

В зале еще толпились чиновники, и на террасе еще стоял со своей свитой Великий Дон, принимая парад. Когда Роберт оглянулся в поисках секретаря, то увидел вместо него юного Леонхарда. Тот смотрел на Роберта, чуть склонив голову набок, миндалевидные глаза его блестели. Он принес деревянную миску с теплой кашей и поставил ее перед архивариусом. Пока тот ел, Леонхард сказал ему, что розовощекий секретарь просил принести архивариусу свои извинения за то, что вынужден был отлучиться по делам, и он, Леонхард, по его распоряжению приставлен пока к нему в качестве проводника.

На лице Леонхарда не было теперь и тени того беспокойства, которое архивариус замечал в нем в последние дни в Архиве, и от подавленности и страха тоже не осталось следа. Причиной тому, видимо, было решение, вынесенное Великим Доном. Леонхард держался непринужденно и уверенно, беседуя с архивариусом, хотя и с тем же выражением преданности. У Роберта было такое ощущение, будто юноша готов всей душой служить ему.

Когда Роберт поел, Леонхард взял миску и ложку и пригласил хрониста следовать за ним. В коридоре юноша вымыл в чане с водой миску и прибор, сунул их в карман, прихватил две лампы, одну из которых вручил архивариусу, потом спустился с ним по крутым ступеням под землю. Они шли по подземному туннелю в северо-западном направлении. Чем больше удалялись они от района Префектуры, тем сумрачнее становился туннель, так что лампы им скоро пригодились.

Юноше, без сомнения, было поручено привести хрониста в определенное место, но он не говорил, куда именно. Зато он охотно рассказывал о бородаче, своем партнере, который достался ему по жребию, чтобы потом по другой дороге, но в том же северо-западном направлении выступить в путь на ничейную землю. Этот бородач оказался тем самым учителем, кто когда-то вселял страх в юные сердца, его метода обучения сыграла, по-видимому, решающую роль в том, что семнадцатилетний Леонхард в свое время заплыл ночью слишком далеко в море и нашел смерть.