Город за рекой - Казак Герман - Страница 62

В то время как Роберт, не решившись сразу пройти на террасу, стоял, осматриваясь, посреди зала, к нему подбежал полнолицый господин с весело сверкавшими глазками за толстыми стеклами очков. Это был знакомый Роберту секретарь из Префектуры, который в день приезда оформил ему документы; последний раз они виделись, когда архивариус выступал с сообщением перед городскими чиновниками. Высокого Комиссара, сказал Роберту секретарь, не было, поскольку проведение этого мероприятия не входило в круг его обязанностей, а являлось исключительно прерогативой Великого Дона. Секретарь, дружелюбно поглядывая на Роберта из-за стекол очков, разъяснял ему, что сия процедура подготавливается здесь уже несколько дней и ночей и сегодня она всего лишь продолжается, но пусть архивариус не думает, что он многое пропустил, хотя нельзя не отметить, что подготовительная работа представляет собой самую трудную часть всей процедуры и должно пройти определенное время, пока все это колесо прокрутится. Он вручил Роберту веер и бинокль, веер — "для легкого ветерка", как он выразился, а бинокль — "для деталей на заднем плане". С этими словами он пригласил его пройти на террасу.

— Великий Дон, — шепнул он Роберту на ухо, — ждет вас.

Секретарь представил стоявшим у балюстрады чиновникам архивариуса и хрониста. Господин в сером цилиндре, которого секретарь назвал Великим Доном, на мгновение повернул голову в сторону Роберта и, с достоинством приподняв свой цилиндр, пригласил архивариуса удостоить вниманием зрелище на площади. Господа из свиты рассеянно приветствовали архивариуса кивком головы и снова обратили взгляды на арену. Розовощекий секретарь встал позади Роберта, в полушаге от него.

Архивариус оперся обеими руками на широкую балюстраду, кремовый, с прожилками мрамор которой еще хранил прохладу ночи.

В первую минуту, едва он обежал глазами площадь, у него возникло впечатление, будто вся ее обширная поверхность облеплена полчищами мух, которые, точно накрытые огромным стеклянным колпаком, вяло шевелились и ползали по ней в разных направлениях. Только потом уже, внимательно присмотревшись, он увидел, что это были люди, медленно перемещавшиеся внутри замкнутого стенами двора.

Одни сидели кучками на земле, другие, сбившись в группы, теснились вокруг длинных шестов с прикрепленными к ним какими-то табличками, которые колыхались над волнующимся морем голов. Тут и там мелькали белые бурнусы распорядителей; по их указанию группы строились в колонны, отдельные фигуры выступали вперед и становились в пары и, образуя колонны, медленно шли, как на похоронах или в полонезе, по кругу; время от времени определенные пары отделялись от шествия и по очереди проходили мимо террасы. Господин в сером цилиндре, как бы отмечая каждую пару, хлопал перчатками по балюстраде. В отдельных случаях, что, впрочем, бывало очень редко, он не хлопал перчатками, а приподнимал свой цилиндр. У господ из свиты этот жест вызывал всякий раз недоумение; о каждом таком случае они уведомляли чиновников в зале, а те в свою очередь передавали соответствующие указания дальше.

Теперь часть толпы сбилась в дальнем конце двора; другая часть разбилась на группы, которые либо толпились возле шестов с соответствующими цветными табличками, либо вытягивались в длинные шеренги и двигались в разных направлениях по полю, причем то задерживались на одном месте, то снова шли. Многие становились на колени, как в молитве, некоторые разминали руки и ноги, подпрыгивали и приседали, как при физкультурных упражнениях; у Роберта, обозревавшего эту движущуюся панораму, было такое впечатление, будто площадь медленно колыхалась, как огромная палуба океанского корабля при бортовой качке. Терраса, от которой с двух сторон вели вниз небольшие лестницы, походила на капитанский мостик, и она тоже как будто слегка покачивалась. Резные колонны, подпиравшие террасу, заканчивались внизу бронзовыми выступами в виде львиных лап.

Хронист, приставив к глазам бинокль, рассматривал отдельные фрагменты этого парада мертвых. Хотя стекла бинокля значительно увеличивали удаленные группы фигур, он все же сомневался, что среди сотен и тысяч сумеет разглядеть немногие знакомые лица людей, которые, по его предположению, тоже должны были находиться на этом смотре; он опасался, что в числе участников могла оказаться, помимо Кателя, и Анна.

Его внимание привлекли таблички с надписями на нескольких языках, вокруг которых группировались участники смотра. В одном месте он обнаружил, к примеру, такие таблички: "преступники — жертвы", "гонители — гонимые", "еретики — добровольцы", "пресыщенные жизнью — рано ушедшие из жизни". В другом месте таблички классифицировались по следующему принципу: "обманутые — обманщики", "невиновные — совращенные", "барышники — идеалисты", "мученики — осрамленные". Он смог разобрать не все надписи. Теперь все эти группы, казалось, объединялись в большие главные партии под шестью названиями: "потребители", "марионетки", "авантюристы", "статисты", "мечтатели", "обыватели". Группы статистов и обывателей объединяли наибольшее число участников. Вокруг этих плакатов теснились большие толпы мужчин и женщин.

Нетрудно было увидеть, что внутри этих партий смешались представители не только обоих полов, но и разных профессий и разных возрастных групп. У многих на спине был номерной знак, а на отвороте пиджака или на блузе — эмблема с символическим изображением прежней профессии. Тут были изображения ножниц и иглы портного или модистки, кельмы каменщика, латунной чаши цирюльника, обвитого змеей жезла Эскулапа врачей, гусиного пера и чернильницы литераторов и журналистов, палки для наказания и линейки учительниц и учителей, косы крестьянина, рудничной лампы горняка. Попадались эмблемы с изображением рубанка и пилы, лопаты и грабель, весов торговца, почтового рожка, автомобильного гудка, сапога, кучерской плетки, рыбацкой сети, плотницкого топора, резака мясника, значка студенческой корпорации, кисти художника, поварской ложки — не перечислить всех символических изображений ремесел, промыслов, родов занятий и деятельности, представленных здесь.

Среди участников были судьи в мантильях, проповедники и священнослужители в епитрахилях и рясах, работники и служанки, продавщицы, светские дамы, прачки, подмастерья, служащие, чиновники и канцелярские крысы, железнодорожники, полицейские, таможенники, гостиничные портье, ночные сторожа в прежней форменной одежде, каретники, монтеры, техники, книгопечатники, кровельщики, шорники, столяры, кельнеры, аптекари, домохозяйки, шлюхи, агенты, компаньоны, советники, депутаты, референты, маклеры, путешественники, чернорабочие, актрисы, предсказатели, перекупщики, нищие, пансионеры, арестанты, бродяги, профессора, деятели искусства, уполномоченные культуры, академики. Но все они не были сгруппированы по роду занятий, профессиональной принадлежности или положению, рангу и званию, но рассеяны по разным подгруппам в соответствии со значением их судьбы.

Все они приготовились теперь к последнему параду, слонялись, болтались без дела и ждали результатов проверки. Они стояли тут, еще сохраняя свой прежний облик, выставленные на обозрение, как на рынке рабов. Их фигуры колыхались в ярком свете, от которого не было ни спасения, ни пощады. Лишь у немногих еще обозначалась на земле чуть заметная тень. Почти все были признаны годными для отправления в дальние поля.

Проверка в целом была произведена уже в последние дни, объяснил архивариусу приветливый секретарь. Отбор и вынесение решений входят в обязанность Великого Дона, возложенную на него Префектурой. Многие из вызванных сюда представили, как это водится, прошения и обоснования своего пребывания здесь, с тем чтобы им продлили срок. Событие, происходящее сегодня, представляет собой скорее внешнюю церемонию традиционного завершения. На этот раз оно, правда, приняло внушительные размеры, потому что гребли, что называется, всех подряд, чтобы расчистить место в городе и принять многочисленные партии вновь прибывающих. Участь постигла даже часть давно осевших здесь чиновников и городских функционеров, и розовощекий секретарь (как он дал понять) еще не знает, удастся ли ему самому проскользнуть сквозь зубья очередной облавы.