Город за рекой - Казак Герман - Страница 53

— Какое ты имеешь право стирать их, — гудел бас, — это последнее, что я помню. А то, что ты сейчас делаешь, чистая фальсификация истории.

— Вы ничего не понимаете, — вступил в спор третий голос. — Я был при штабе и лучше знаю, как обстояло дело. Война длилась еще целых два года.

— Это не так, не так! — вскричали наперебой Карл и Людвиг. — Ты несешь полную чепуху, даром что лейтенант. Война на Рождество закончилась, это все говорили. И на Рождество мы были уже здесь, в этом проклятом плену или как он там называется. Значит, мы не можем не знать, что она закончилась тогда.

Обступившие их товарищи, до того бросавшие только короткие реплики, теперь активно вмешались в спор. На доске чертились и стирались новые схемы, один оспаривал дату, которую называл другой, все разом кричали, и каждый излагал свою версию событий. Один утверждал, что он был очевидцем того, как пруссакам под Кёнигсбергом задали жару, другие возражали: мол, пруссаки под Кёнигсбергом одержали победу, это каждый ребенок учит в школе. "Да что мне до вашей школьной истории! — отмахивался тот. — Это все глупости, вранье!" Он, мол, присутствовал при том, рисковал своей жизнью, он должен знать, как обстояло тогда дело, в два часа пополудни. Его подняли на смех.

Каждый был убежден, что карта мира оставалась такой, какой она была на тот момент, когда он сам последний раз участвовал в событиях. Солдаты взялись под руки, стали в круг и начали раскачиваться из стороны в сторону. Раздавались возгласы: "de la partie!", "Ура!", "evviva".

Кто-то крикнул: "Говорят, снова война!" Голоса разом смолкли. Солдаты молча обменивались недоверчивыми взглядами. Круг распался. Казалось бы, этот возглас должен был взбудоражить молодых солдат, возбудить в них азарт, но оживились немногие. Роберт без труда догадался, что для них военная служба была ремеслом. Большинство же стояло как громом пораженное. Возможно, что они работали до войны в гражданских учреждениях и только под давлением обстоятельств надели военную форму. Теперь они стояли, сбившись в кучку, и хмуро смотрели в землю. То кое-кто бросал выжидающие взгляды в сторону двери. То ли они ждали вмешательства архивариуса, который уже открыто стоял в дверях, то ли инстинктивно искали выход из создавшегося положения. В коридоре уже толпились десятки любопытных, переговаривались приглушенными голосами; то и дело слышалось слово "война".

Архивариус напряженным взглядом следил за происходящим. Бертеле дергал его за рукав, торопя идти дальше, но тот только тряс головой. Он увидел, что наиболее активная часть воспользовалась замешательством массы. Эти солдаты понуждали других строиться в колонны, шипели на них, подталкивали, выкрикивали команды. И таинственный механизм повиновения срабатывал.

Похожая сцена разыгрывалась и за спиной архивариуса в коридоре. Выкрики становились все громче, звучали настойчивые возгласы: "Час испытания!", "Вооруженный народ!", "Пробуждение нации!", "За мир в будущем!", "Победа или смерть!". Послышались шаги марширующих солдат. Казарма гудела и сотрясалась. Из всех помещений вываливались группы мужчин в мундирах прежних времен, поспешно пристраивались к движущейся колонне, голова которой уже приближалась к каменной лестнице в противоположном конце коридора.

Скоро и архивариус, вокруг которого неизменно оставалось пустое пространство, оказался вместе с Бертеле на песчаном поле, расстилавшемся позади казармы " #931;". Они молча шагали по сыпучему песку. Над землей висела белесая пелена. Может быть, это была пыль, поднятая марширующими колоннами, или разрослось туманное серовато-желтое облачко, которое еще совсем недавно стояло в небе, как детский бумажный змей.

Это, мол, совершенно необычное явление, заметил сержант. Архивариус не понял, к чему относились его слова: к марширующим колоннам солдат или к туманному облачку в небе, на месте которого теперь отчетливо вырисовывались полосы, напоминавшие длинные паучьи лапы.

— Мы долго задержались здесь, — прибавил Бертеле, — я боюсь, что вы можете теперь неверно истолковать наш план.

— Какой план? — рассеянно спросил архивариус; он все еще находился под впечатлением беспомощных споров, слышанных им в казарме, и неразумных, как ему казалось, действий солдат, последовавших в ответ на возглас о войне.

— Среди моих товарищей немало таких, — осторожно начал сержант, — которым опостылело здешнее существование. И они хотели бы избавиться от своей участи — одним словом, бежать отсюда.

— Бежать? — удивленно переспросил архивариус.

— Да, и, может быть, даже через реку, на ту сторону. Под прикрытием темноты, где-нибудь в таком месте, которое не охраняется. В общем, мы располагаем некоторыми данными разведки.

— Через реку? — снова переспросил архивариус.

Сержант утвердительно кивнул. Он уверял, что крутые берега в отдельных местах вполне преодолимы, тем более если идти не в одиночку, а большими группами. Во всяком случае, мол, надо попытаться.

— И там вы хотите снова воевать! — воскликнул архивариус.

Бертеле вздрогнул. Нет, и трижды нет, заявил он. Они хотели бы только вырваться из этого летаргического оцепенения, в котором они находятся здесь. Хотя он понимает опасения архивариуса. И все же пусть он не думает, что они снова хотят на войну. Он лично намерен продолжить учебу, другие тоже мечтают заняться наконец каким-то стоящим делом или завершить свое образование. Они уже забыли, как там, в другом мире, как женщина, наконец, выглядит. Ведь разве это жизнь — то, что здесь.

— Согласен с вами, — сказал архивариус.

— А теперь эта проклятая война, о которой говорят, — продолжал Бертеле, — чего доброго, смешает все планы.

Он нервно теребил свой вихор.

Архивариус досадливо поморщился. Ему все же хотелось бы знать, сказал он, зачем заговорщикам понадобился архивариус.

Сержант вежливо пояснил, что солдаты хотели бы выслушать его мнение относительно замышляемого побега. И надеются даже на помощь архивариуса.

Подразделения тем временем построились в большое каре. Жара сгустилась, точно под стеклянным колпаком. Душный воздух отдавал чем-то сладковатым. Солдаты стояли недвижно, как фигурки в тире. Архивариус и Бертеле прошли вперед и остановились перед строем на некотором отдалении.

— Но вы не подумали, — сказал архивариус, — в какое положение вы ставите меня своим признанием, иначе я не могу расценивать ваши слова, господин Бертеле. Вы делаете меня соучастником тайного плана, что прямо противоречит законам Префектуры. Моей должностью я обязан властям.

— Мы, конечно, думали об этом, — спокойно отвечал Бертеле, — насколько мы вообще можем оценивать ситуацию, исходя из своего незначительного опыта. И все-таки, взвесив все, мы пришли к мысли, что вы как архивариус и хронист не принадлежите непосредственно к здешнему обществу и его органам власти, а являетесь в некотором роде посторонним лицом. Вы, насколько мы понимаем, заключили соглашение с Префектурой, которое, хотя и обязывает вас пребывать в этом крае, оставляет за вами тем не менее право человеческой свободы, свободы думать, желать и действовать. Вы если и находитесь во власти духа, который царит здесь, то в той лишь мере, в какой вам это нужно самому, — чтобы оставалась возможность свободно дышать. Тем самым вы, возьму на себя смелость определить ваше положение здесь, противостоите как сменяющемуся населению, так и осевшей в городе касте служащих — от городских охранников до Высокого Комиссара. Вы пребываете вместе с другими в плену, но сами по себе не являетесь пленником.

Роберт хотел уже после первых слов возразить, но этот сержант, к его удивлению, обнаружил столь неожиданную способность к рассуждению, что он удержался и с интересом продолжал следовать за ходом мыслей молодого философа в военном мундире. Долгое время Роберт не осознавал своего положения здесь; только благодаря Анне узнал, кто он такой в этом городе. Многое, о чем говорил сейчас Бертеле, представлялось ему убедительным. Он понимал теперь, что означало звание хрониста, само это слово привело его в замешательство и одновременно вызвало досаду, когда Катель в первый раз употребил его применительно к нему. Он вспомнил разговор с Анной сегодня утром. Задача его состояла не столько в том, чтобы писать отчеты для Префектуры, сколько в том, чтобы свидетельствовать о пережитом, быть посредником между мирами по эту и по ту сторону реки. В этом, должно быть, заключался смысл его существования.