Город за рекой - Казак Герман - Страница 13

— Все написанное, — возразил Перкинг, — претендует на длительную жизнь. Ибо оно запечатлевает мгновение. Известно, однако, что часто воля, тщеславие, желание показать себя движут пишущим, нередко это — неосознанное чувство опьянения жизнью, потребность высказаться, эмоциональный порыв или накопление знания. Частное, субъективное никогда не достигает бессмертия, оно задерживается лишь на короткий срок. Лишь когда голоса свыше руководят человеком, слова его приобретают творческую силу. Лишь анонимное имеет своего рода бессмертие. Что при этом сам человек — инструмент добрых или злых сил, сосуд божественного или демонического — это для смертных остается неизвестным. Поэтому современники, мой господин доктор, охотно пребывают в заблуждении, хотя и потомки тоже судят не всегда верно. Но, как бы там ни было, для установления, что обладает действительной силой и на какой период времени ее сохраняет, имеется одна инстанция. Единственная авторитетная инстанция, в пределы которой вы как раз вступили, — Архив.

— Абсолютная инстанция, — воскликнул Роберт с сомнением, — которая справедливо решает вопрос о бессмертии каждого творения?!

— Органически решает, — поправил старый помощник. — В той мере, в какой человеческой судьбой управляет Префектура.

— Ах! — вырвалось у Роберта; он в волнении заходил взад и вперед по комнате. — К чему это мне, — он остановился, — мне, которого назначили сюда архивариусом! Я бы никогда не отважился вершить подобного рода суд перед лицом истории!

— Ни вам, ни нам, помощникам, это не пристало бы, — возразил Перкинг тихим голосом. — Приговор выносится сам собой. Он изначально уже содержится в каждой вещи — так же как судьба в человеке. Как не Префект судит, а Префектура, так и тут — не архивариус, но Архив.

— Но что оно должно означать — Архив?! — воскликнул Роберт. — Неужели существует только обезличенный механизм?

Он в вызывающей позе стоял перед Перкингом, сжимая в кулаки руки в карманах брюк. Тот провел кончиками пальцев по своему рукаву, как будто смахивая пылинки, потом сказал:

— Какие цели преследует Префектура с вашим назначением на должность архивариуса, никто из нас, помощников, не может знать.

Роберт попросил извинить за то, что погорячился. Перкинг, молча приняв его извинения, сказал, что он затрудняется объяснить ему существо инстанции, которая непосвященному, как он понимает, может представляться на первый взгляд чем-то непостижимым. Но дело обстоит так, как он только что заметил: приговор выносится сам собой благодаря характеру каждой вещи в отдельности.

— Мы, помощники, — пояснил он, — только следим за исполнением. Сочинения, которые недостаточно проникнуты живой силой духа, бракуются, другими словами, рассыпаются в прах без нашего участия. Бывает, конечно, что мы ускоряем этот процесс, как, например, в случаях с демагогическими учениями или с литературной продукцией, которая служит дешевым целям дня. Тем скорее без пользы потраченные мысли и чувствования могут как основной материал снова освободиться; освободиться, после того как они прошли чистилище. И они тоже нуждаются в очищении. С другой стороны, мы сохраняем некоторые страшные примеры духовного заблуждения и человеческой самонадеянности. Делаем мы это для того, чтобы пригвоздить к позорному столбу глупость и ужасную закоснелость людей. Ибо, — старый помощник ближе склонился к Роберту, — ибо не ложь заклятый враг правды, а глупость.

С этими словами Перкинг подошел к одному из столов, на котором лежала стопа рукописей.

— Как раз среди бумаг, поступивших вчера, — сказал он, — мне попалась одна запись, которая иллюстрирует высказанное мной соображение. Встретилась она мне на страницах дневника одного человека, который не опубликовал в своей жизни ни строчки; как служащий бюро одного предприятия, он вел неприметную жизнь и втайне, для себя только, записывал свои мысли. Вот это место: "Я верю если не в бессмертие души, то по крайней мере в бессмертие глупости. Если когда-нибудь от нашей Земли совсем ничего не останется, то вместо нее в мировом пространстве еще долго будет кружить туманное облако — сгусток испарений всей человеческой глупости, начиная с Адама".

— Хорошо подмечено, — сказал Роберт, — хотя три последних слова снижают емкость высказывания. В целом же типичный сарказм позднего времени.

— У вас верный глаз, — с похвалой отозвался ассистент.

Он предложил Роберту осмотреть Архив, чтобы заодно познакомить его с другими сотрудниками. Ассистенты в большинстве своем были, как и Перкинг, пожилые мужчины, седовласые, с умными, проницательными глазами; они только на секунду поднимали взгляд на Роберта и снова погружались в неоглядный мир, в котором они пребывали во время своих чтений и записей. Одни сидели со своей работой на корточках, другие стояли перед конторками. Их позы и движения были спокойны и сдержанны; в них не чувствовалось усталости, скорее благотворное терпение.

Многие помещения Архива уходили вниз, в подземные этажи, куда вела винтовая лестница. Перкинг тихо рассказывал о работе ассистентов, которая состояла в систематизации, отборе и аннулировании материалов.

— К нашему Мастеру Магусу, — сказал он, — хранителю печати секретных бумаг, который пребывает в самой глубокой крипте Архива, вы спуститесь как-нибудь в другой раз.

В залах семи этажей, которые, подобно пещерам, вырублены были в толще земной породы, высокими рядами стояли стеллажи с подшивками бумаг, папками, фолиантами, свитками — свидетельствами прошлого, завещанные настоящему. Молодые служители в форменной одежде посыльных оберегали в ярко освещенных помещениях духовное наследие мира, которое Роберт обводил почтительным взглядом. В нескольких подземных залах он обратил внимание на внушительное собрание из китайского и тибетского наследия, в сравнении с которым эллинистический и римский вклад выглядел довольно скромным. Так, к примеру, здесь находилось необъятное количество свидетельств живительной силы Дао. Но сейчас не время было вникать в подробности. Это был не более чем ознакомительный осмотр фондов, чтобы новый архивариус мог составить себе некоторое представление о них.

— Какие сокровища! — воскликнул он, когда они с Перкингом снова поднимались вверх по избитым каменным ступеням винтовой лестницы. — Какая жизнь после смерти!

— Если вы, господин доктор, изволите совсем к нам переселиться, то к вашим услугам, помимо рабочего кабинета, еще персональное помещение, где вы могли бы находиться в свободное от службы время и спать.

Роберт полюбопытствовал, что это за помещение. — Оно, — сказал Перкинг, — в другом крыле Старых Ворот, в круглом пилоне, к которому в отличие от нашего крыла не примыкает, как вы уже, должно быть, заметили, строение. Возможно, оно и предусматривалось первоначально, для симметрии, но в целом ансамбль так и не был завершен. Поэтому наши Старые Ворота с одной стороны имеют как бы усеченный вид, что, однако, не бросается в глаза, так как к Воротам с противоположной стороны, той, что оставалась открытой, впоследствии почти вплотную подошла городская застройка. Этот изолированный объемный пилон, в котором находится приготовленный для вас покой, соединяется с помещениями Архива скрытой галереей, проходящей на высоте арки ворот.

Ассистент первым поднялся по крутой спиральной лесенке. Галерея, соединявшая оба пилона, была такой низкой, что по ней можно было идти, только пригнувшись. И света сюда проникало совсем мало через круглые оконца. В противоположном пилоне точно такая же крутая лесенка вела вниз, к дощатой площадке, где располагалась полукруглая солнечная комната.

Когда они вошли в нее, Перкинг сказал, что это помещение сообщается через потайной ход с подземным туннелем и далее с катакомбами.

— Вон там, — показал ассистент, — дверца люка, ведущая в подполье. Таким образом, в комнату можно попасть и выйти из нее, не прибегая к кружному пути через галерею и здание Архива.

Роберт оценил это преимущество; ему импонировала и необычность жилья.