Алый лев - Чедвик Элизабет - Страница 69

Ансельм заворочался в колыбельке и захныкал. Изабель тихо поднялась с постели, чтобы успокоить его. Время не сжалилось и над ней тоже. То, что когда-то было крутыми бедрами и упругой грудью, превратилось в мягкие очертания тела женщины, родившей много детей. Наблюдая за ней из-под полуприкрытых век, Вильгельм подумал, что вряд ли стоит сейчас говорить ей о своих страхах: они станут более реальными и, возможно, натолкнут ее на мысли, которых она сама раньше старалась избегать. Если Бог милосерден, возможно, он даст ему увидеть, как этот малыш превращается в крепкого молодого человека.

Погружаясь в сон, Вильгельм принял решение получать удовольствие от оставшегося ему времени, сколько бы лет ни было впереди… много или мало. Он будет справедливо править Ленстером, чтобы Изабель и их наследники могли спокойно наслаждаться его процветанием. Хватит с него подлых придворных интриг Иоанна… навсегда.

Изабель, нервничая, наблюдала за тем, как слуги разворачивают перед тронами хозяина и хозяйки замка великолепный ковер. Цвета — алый, синий и золотой были богаче и ярче любых цветов, растущих на Божьей земле. Свет, лившийся на ковер из высоких арочных окон, высвечивал красоту его узора. Изабель неохотно расставалась с деньгами, как и Вильгельм, и сейчас ей не хотелось ему говорить, сколько стоил этот ковер. Она купила его у фламандского торговца. И он прибыл из самой Персии, проделав тот же путь, что и специи, по крайней мере, так говорилось в сопроводительном письме, приплывшем вместе с ковром из-за Ирландского моря.

— Что это? — с несколько преувеличенным оживлением спросил Вильгельм.

— Я думала потом повесить его на дальнюю стену, чтобы его освещало солнце, — ответила она, — но сегодня я хочу произвести впечатление на наших вассалов, когда они придут снова принести нам присягу. Ни у кого из них в доме ничего подобного нет, а то, что они будут ступать по такой роскоши, чтобы подойти к нам, подчеркнет наше благосостояние и власть.

Их ирландские вассалы прибыли, чтобы снова поклясться им в верности, и ждали приглашения войти.

— Наше благосостояние?

Изабель покраснела.

— Он стоит того, — сказала она.

Вильгельм осмотрел ее с головы до ног. Она понимала, что он отмечает про себя ее повое платье из темно-розового шелка, расшитое жемчугом из Индийского океана, и пояс, вышитый скрученной серебряной нитью.

— Возможно, ты права, — согласился он. — И возможно также, что это один из тех случаев, когда мужу стоит проявить такт и не спрашивать жену о том, что сколько стоит.

— О, — мягко вздохнула Изабель, когда он проводил ее через весь зал по яркому ковру к ее трону и занял место рядом с ней, — еще придет день, когда надо будет платить по счетам. Но я так ждала этого момента!

Те, кто восставал против них и поднимал мятеж, должны получить по заслугам. Изабель хотела, чтобы они преклонили перед ними колени, встав на ковер, ощутили мягкость шерсти, увидели эти цвета, сравнимые с драгоценными камнями, и осознали, что они не смогут достичь величия и власти своих правителей. Это прольет исцеляющий бальзам на раны, нанесенные унижениями и чувством неуверенности, пережитыми Маршалами в последние месяцы. Изабель никогда не считала себя мстительной, но сегодня она жаждала получить свое.

Вильгельм ничего не сказал, но, усевшись поудобнее, одну руку положил на ручку трона, а второй задумчиво тер подбородок. Затем он велел своим распорядителем созвать вассалов, а заложников поместить в верхних покоях, отдельно от собравшихся.

Первым на ковер ступил Филипп Прендергастский. Он вошел робко, почти на цыпочках, с бегающим взглядом. Наконец он взглянул вверх, на свет, лившийся из окон, а потом увидел великолепные богатые цвета ковра, символа процветания и нерушимой власти. Посмотрев же вперед, он встретился глазами с ледяным взором синих глаз графини и бесстрастным взглядом карих глаз Вильгельма. И он опустил глаза, что для Изабель служило подтверждением того, что он слаб и не заслуживает доверия.

Встав перед Изабель и Вильгельмом на колени, он склонил голову и вытянул вперед сложенные руки, чтобы принести присягу верности. Изабель была сражена, когда Вильгельм, не колеблясь, принял клятву Прендергаста, поцеловав его в знак мира, и заговорил с ним официальным тоном, но с теплотой в голосе, как будто между ними и не было никогда никакого раздора.

— Ступай и найди своих сыновей, — сказал Вильгельм. — Они наверху с остальными нашими «гостями». И возьми с собой жену, я уверен, что ей тоже захочется их увидеть.

Прендергаст ошеломленно уставился на Вильгельма:

— И вы больше ничего от меня не хотите? Вы согласны их отпустить?

— Я хочу, чтобы ты был мне верен, и ты будешь мне верен, — ответил Вильгельм. — Но искренняя преданность устраивает меня больше, чем та, которую вырывают у человека силой. Теперь ступай и почаще думай об этом моменте. О том, в чем ты поклялся, и о том, как себя повел я.

Он махнул рукой, отпуская его.

Лицо Прендергаста застыло. Он не мог поверить, что все прошло так легко, и, спотыкаясь, ступая по ковру, пошел вон из зала, чтобы найти свою жену и вместе с ней подняться к сыновьям.

Изабель тоже застыла.

— Почему ты не потребовал у него подтверждений его преданности?! — прошипела она. — Не могу поверить, что ты так легко его отпустил!

Вильгельм повернулся к ней:

— Я не стану требовать удовлетворения, если только не посчитаю, что это необходимо. Мне не нужно бить всю посуду, чтобы донести свою мысль. А мысль совсем проста: люди думали, что обладают величием, но ошиблись.

— Ты слишком широко понимаешь понятие щедрости, — глаза Изабель горели злостью.

— Лучше так, чем наоборот.

Проглотив родившееся у нее колкое возражение, она сжала ручки трона, поскольку вперед вышел новый вассал, чтобы принести клятву верности и получить поцелуй, означающий, что его отпускают с миром.

Вильгельм обошелся со всеми мятежниками так же, как с Филиппом Прендергастом. Он великодушно говорил, что все совершают ошибки и что он не исключение. Его голос не дрожал, и заложников он освобождал с искренней щедростью, и целовал всех, отпуская с миром. Изабель просто распирало от гнева, и она готова была уже взорваться, когда на ковер ступил, наконец, Мейлир Фицгенри и встал перед ними на колени.

И вдруг Вильгельм выпрямился, наклонился вперед, и все изменилось.

В следующие несколько мгновений Изабель наблюдала, как он уничтожает Мейлира Фицгенри, и волосы встали дыбом у нее на затылке. Вильгельм не повышал голоса, ему это было не нужно. В нем хватало чувства собственного достоинства, и его властная осанка говорила вполне красноречиво.

— Я собираюсь оставить вашего сына Генриха у себя, — сообщил Вильгельм. — В моем доме он больше узнает о чести, чем в вашем. И будьте уверены, что я стану обращаться с ним лучше, чем вы обращались со мной и моими детьми.

Мейлир недоверчиво взглянул на него. Выражение лица Вильгельма оставалось нейтральным, ничего не говорящим, поскольку он продолжал изображать равнодушие, обращаясь к Мейлиру с вежливостью, подобающей господину при обращении к своему вассалу, не слишком для него значимому.

— Я также рассмотрел обстоятельства заключения вами брака с матерью мальчика. И, поскольку, похоже, что вы обручились, но так и не обвенчались и не связали себя узами брака официально в какой-либо из церквей, у вашего сына нет законных прав наследовать Дунмаск. Поэтому он переходит к вашему господину, то есть ко мне. На этих условиях я и собираюсь принять от вас присягу вассала и отпустить вас с поцелуем мира.

Изабель удержалась и не вскрикнула, но она была сражена. Мейлир не женат? Откуда Вильгельм это выудил? Не имеет значения. Если это было правдой (а, зная Вильгельма, можно было точно сказать, что он не станет утверждать то, в чем не уверен), это давало им все возможности уничтожить бывшего юстициария окончательно.

Мейлир цветом лица уподобился пергаменту.