Охота на Сталина, охота на Гитлера. Тайная борьба спецслужб - Соколов Борис Вадимович - Страница 17

На столь рискованный маневр, как переброска танковых дивизий из-под Варшавы на север, германское командование могло бы решиться только в том случае, если бы было твердо уверено, что советские войска на Висле в ближайшие недели не сдвинутся с места. Для такой уверенности одного заявления ТАСС было, естественно, мало. По всей вероятности, какой-то надежный немецкий агент информировал своих о сталинском «стоп-приказе». Советский диктатор предпочел позволить немцам подавить вредное для его планов в Польше восстание поляков, а сам нанес главный удар в Румынии, чтобы раньше союзников установить контроль над давно вожделенным Балканским полуостровом.

Наконец, в декабре 1944 года Гелену удалось довольно точно предсказать, что Красная Армия главные удары будет наносить теперь в направлении на Берлин и в Восточной Пруссии и что наступление начнется около 12 января 1945 года. Начальник ФХО предложил даже заранее эвакуировать войска из Восточной Пруссии, чтобы сосредоточить максимум сил для обороны столицы Рейха, но и на этот раз не встретил понимания у Гитлера. Вполне возможно, что и в этом случае в своем знании Гелен опирался на донесение агента из какого-то советского штаба не ниже фронтового.

Прогнозы Гелена о том, что в январе 1945 года главный удар Красной Армии придется на Восточную Пруссию, полностью оправдались. Бывший командующий 2-м Белорусским фронтом маршал К. К. Рокоссовский в своих мемуарах отмечал:

«На мой взгляд, когда Восточная Пруссия окончательно была изолирована с запада, можно было бы и повременить с ликвидацией окруженной там группировки немецко-фашистских войск, а путем усиления ослабленного 2-го Белорусского фронта ускорить развязку на берлинском направлении. Падение Берлина произошло бы значительно раньше. А получилось, что 10 армий в решающий момент были задействованы против восточно-прусской группировки… а ослабленные войска 2-го Белорусского фронта не в состоянии были выполнить своей задачи. Использование такой массы войск против противника, отрезанного от своих основных сил и удаленного от места, где решались основные события, в сложившейся к тому времени обстановке на берлинском направлении явно было нецелесообразным».

Отметим, что этот поначалу изъятый фрагмент мемуаров был восстановлен лишь в издании 1997 года.

Трудно сказать, располагал ли Гелен тогда, в конце 1944-го – начале 1945-го, надежными источниками в советских штабах или просто сделал верный стратегический вывод из анализа положения на фронте. Дело в том, что мощный удар в Восточной Пруссии был продиктован чисто политическими соображениями. Еще в конце 1943 года на Тегеранской конференции руководителей трех союзных держав Сталин заявил о советских претензиях на Кенигсберг и прилегающую к нему территорию Восточной Пруссии. Вот и старалась Красная Армия поскорее захватить этот район, как раз накануне следующей, Ялтинской, конференции, чтобы поставить союзников уже перед свершившимся фактом. Возможно, Сталин опасался, что после капитуляции Берлина восточнопрусская группировка врага сдастся англо-американскому десанту и добыча уйдет из рук. Не исключено, что о высказанных в Тегеране притязаниях на Кенигсберг стало известно германской разведке. Наступление советских войск в Восточной Пруссии стоило очень больших потерь, но не привело к быстрому разгрому противника.

Кто же был тот неизвестный германский агент в Генеральном штабе Красной Армии, предупредивший о советском наступлении под Сталинградом в ноябре 1942-го и в Белоруссии весной 1944-го? Бывший полковник советской разведки Юрий Иванович Модин в своей книге «Судьбы разведчиков: мои кембриджские друзья» утверждает, что англичане опасались поставлять Советскому Союзу информацию, полученную благодаря расшифровке немецких донесений, именно из-за боязни, что в советских штабах есть германские агенты:

«Немцы пользовались очень хорошей, легкой и быстродействующей шифровальной машиной «Энигма», изобретенной сразу же после первой мировой войны… Стюарт Мензис, начальник английской разведки (МИ-6), привлек к изучению «Энигмы» талантливого математика Алана Туринга. Сотрудничество между Англией, Францией и Польшей (в дешифровке немецких кодов) продолжалось до начала войны в Европе… Входе войны полякам удалось захватить в качестве трофеев несколько сильно поврежденных «Энигм». Но немцы продолжали совершенствовать свою систему. Летом 1940 года Туринг и его коллеги в Блечли Парке (правительственная шифровальная школа, где работал советский агент Джон Кэрнкросс. – Б. С.), используя один из самых первых компьютеров («Колоссус»), в конце концов разгадали код «Энигмы». Важность этого успеха переоценить невозможно, потому что он давал союзникам доступ ко всем передачам, которые шли по радио между германским правительством и верховным командованием гитлеровской армии. Все подразделения немецких войск были оснащены «Энигмой».

Во время Сталинградской битвы советские войска захватили не менее двадцати шести «Энигм», но все они оказались поврежденными, ибо немецким операторам был дан строгий приказ уничтожать их в случае опасности. После того как немецкие военнопленные выдали шифр, применяемый на этих машинах, советские специалисты смогли расшифровать несколько отрывков из немецких телеграмм, но так и не нашли главного ключа к системе «Энигмы», который к тому времени уже получили эксперты Блечли Парка. Между собой английские специалисты называли перехват закодированных текстов «ультраразведкой».

Британская секретная служба, которой также были известны коды военно-морских сил и военно-воздушного флота Германии, разрешала заниматься «ультра» только немногим операторам, пользовавшимся абсолютным доверием. Расшифрованные телеграммы рассылались по строго ограниченным адресам: начальникам разведки, премьер-министру и некоторым членам правительства…

Чтобы скрыть факт расшифровки кода «Энигмы», англичане обычно говорили, что такого рода работу выполняют для них немецкие агенты в Германии или в оккупированных нацистами странах. Они делали надписи на документах: «получено от X из Австрии» или «от У с Украины» (насчет Украины неправдоподобно: уж слишком маловероятно было присутствие там британских агентов. – Б. С). Только ограниченное число сотрудников Блечли Парка знало о действительном происхождении этих материалов. Кроме Туринга и его ассистентов в тайну были посвящены также Черчилль, один-два начальника разведки и – благодаря нашей английской агентуре – Советский Союз.

Англичане отказывались делиться с нами своей информацией не только по политическим причинам. Они были уверены, что немецкие шпионы проникли в высшие эшелоны Красной Армии. Эта уверенность имела под собой кое-какие основания. У НКВД были свои подозрения на сей счет. Во время войны двух или трех сотрудников советского Генерального штаба арестовали и расстреляли как немецких агентов; другие, возможно, избежали наказания».

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, попались ли в руки чекистов действительно немецкие агенты или просто случайные люди из Генштаба, по той или иной причине вызвавшие подозрение: ведь тогда, если настоящих предателей поймать не удавалось, их обыкновенно выдумывали. Так случилось, например, с группой генералов-авиаторов, арестованных перед Великой Отечественной войной и в первые ее дни по обвинению в заговоре и шпионаже в пользу Германии. Настоящий же немецкий агент в нашем Генеральном штабе, вполне возможно, пережил войну. Не исключено, что он оказался среди тех нескольких десятков (если не сотен) советских офицеров-перебежчиков, перешедших в конце 1940-х – начале 1950-х годов в западные оккупационные зоны Германии и Австрии. Уцелевшего агента можно понять. Его должен был постоянно терзать страх как разоблачения своими, так и того, что наследники ведомств Канариса и Шелленберга, шантажируя его предательским прошлым, заставят возобновить опаснейшую работу на иностранные разведки. В таких условиях наилучшим выходом было «выбрать свободу»: уйти на Запад «по идейным соображениям». Западные спецслужбы, понятное дело, раскрывать истинное прошлое перебежчика не стали бы.