Одна в Нью-Йорке - Сойер Рут - Страница 35

Остаток дня (впрочем, от дня уже почти ничего не осталось) Люсинда запомнила очень смутно. Сначала вроде бы зашел разговор о ванне и горячей воде. На третьем этаже ни того ни другого не оказалось. Поэтому Тринкет перенесли вниз и положили в кровать Люсинды. Оказавшись снова в квартире мисс Питерс, доктор Хичкок снял пиджак, жилетку, галстук, расстегнул ворот рубашки и закатал рукава.

– Вы как будто к битве готовитесь, – сказала Люсинда.

– Да, милая, – кивнул головой тот, – и, признаюсь тебе, враг очень силен.

Потом мистер Бродовски о чем-то спросил доктора. Тот ответил. Лица у обоих мужчин словно окаменели, и каждый занялся своим делом.

Доктор то и дело бегал за чайниками с кипятком, которые стояли в комнате для работы, смачивал горячей водой простыни, отжимал и заворачивал в них Тринкет. Люсинда подумала, что, наверное, терпеть такое не очень приятно. Во всяком случае, сама она явно не смогла бы вынести это так же невозмутимо, как Тринкет. Глаза ее были закрыты, и она казалась совершенно спокойной. Только вот дышала хрипло и тяжело.

Люсинде разрешили давать Тринкет лекарства. Каждые полчаса она приближалась к кровати со стаканом и, пропихнув ложку больной между губ, говорила:

– Ты должна это выпить за прекрасного жирафа из цирка.

Тринкет послушно пила лекарство. Вскоре Люсинда так наловчилась, что даже не проливала ни капли.

Возвратившись с работы, сестры Питерс занялись чайниками и простынями. Доктор Хичкок оделся и сказал, что вернется тотчас же после ужина. Возвратился он и впрямь очень быстро и больше не уходил.

Люсинду положили на маленьком диване в гостиной. Раздеваться она не стала, просто свернулась под одеялом, однако заснуть никак не могла. Заметив через некоторое время, что Люсинда не спит, мисс Питерс сказала:

– Спускайся к мисс Люси. Она тебя уложит в своей квартире.

И тут Люсинда не выдержала:

– Нет! – истошно закричала она. – Не пойду! Не пойду!

– Пусть останется, – пришел ей на помощь доктор Хичкок, – так будет лучше, мисс Питерс.

Мисс Питерс покорилась. Люсинда лежала, поджав ноги под одеялом. Глаза ее были открыты, но она все видела как во сне. Люди вокруг суетились, сновали туда-сюда, шептали что-то совсем неразборчивое друг другу. Кто-то положил подушки и одеяло на полу, рядом с ее диваном. Сперва на них прилегла мама Тринкет, затем – папа. Но доктор Хичкок не ложился ни разу.

Никогда еще у Люсинды не было такой длинной ночи. Казалось, с тех пор как ее уложили на этот диван, прошло часов сто, а сон все еще не шел к ней и утро не наступало. Наконец она почувствовала, что так больше не может. Она встала и подошла узнать, не стало ли Тринкет лучше? Доктор Хичкок мрачно покачал головой. Люсинда снова легла. Некоторое время спустя она провалилась в сон, но, казалось, только затем, чтобы через четверть часа голова ее скатилась с подушки. Люсинда вновь открыла глаза, а потом снова заснула, и на этот раз достаточно крепко. Доктору пришлось изрядно потрясти ее за плечо, прежде чем она вернулась к действительности.

– Что? – спросила она мистера Хичкока, который склонился над ней.

– Девочка говорит, что ты ей очень нужна.

Люсинда попыталась подняться, но ноги спросонья ее не слушались. Доктор Хичкок обнял ее и помог дойти до кровати. Там Люсинда опустилась на колени, а голову положила на подушку совсем рядом с Тринкет.

– Ну, маленькая, что сделать Люсинде? – тихо спросила она.

Тринкет улыбнулась, открыла глаза и прошептала:

– Про лягушонка.

– Она меня просит спеть, – в замешательстве взглянула Люсинда на доктора. – Как вы думаете, это не повредит ей?

Мистер Хичкок с силой дернул себя за бороду.

– Пой, – одними губами ответил он и отвернулся к окну.

Люсинда начала совсем тихо. А потом ей вдруг показалось, будто они с Тринкет вновь сидят на качалке в гостиной, и песня зазвучала столь же громко и весело, как всегда. На мгновение Люсинда вроде даже услышала смех девочки. Она посмотрела на Тринкет. Та ответила ей внимательным взглядом, потом закрыла глаза, открыла и снова закрыла.

– Видите, как она хорошо засыпает, – поделилась Люсинда с миссис Бродовски и запела последний куплет.

Доктор Хичкок снова поднял ее с колен и препроводил к маленькому дивану.

– Ты очень помогла нам, Люсинда, – заботливо укрывая ее одеялом, проговорил он. – А теперь тебе обязательно нужно поспать.

Когда Люсинда очнулась в следующий раз, в квартире стояла полная тишина. Она огляделась. Никого. И кровать, где еще недавно лежала Тринкет, была пуста. Люсинду это сперва удивило, но потом она все поняла. Наверное, после того как Тринкет уснула, ее отнесли домой. Люсинда потянулась всем телом, рывком встала на ноги, подошла к окну и прижалась к нему носом. Она никогда еще не вставала в столь ранний час, и то, что увидала, показалось ей настоящим волшебством. Фонарщик приставил лесенку к фонарю на углу улицы. Миг – и огонь потух.

Кто-то положил ей руки на плечи. Она от неожиданности вздрогнула и обернулась.

– О, доктор Хичкок, вы только поглядите, что там! – ткнула Люсинда пальцем в стекло. – Фонари гаснут, и просыпается утро! Как хорошо, что Тринкет, наверное, лучше! Мне так хочется сейчас выйти на улицу и увидеть, как город просыпается!

– Тогда скорей одевайся, – отвечал доктор.

Спустя несколько мгновений Люсинда была готова. Доктор повязал галстук, потом облачился в жилет и сюртук. Вытащив блокнот из кармана, он написал несколько слов, вырвал страницу и оставил ее на полке камина.

– Они должны знать, куда мы пошли, – сказал он Люсинде.

Девочка потянулась за роликовыми коньками. Как хорошо было бы пронестись по городу в такую рань! Но доктор сказал:

– Сжалься, Люсинда! Если ты помчишься на этих штуковинах, моим старым ногам не поспеть за тобой!

Так роликовые коньки остались в этот раз дома. Правда, кое-что необычное Люсинда все-таки с собой захватила. Это было перо из подушки, на которое надо подуть, как только покажется перекресток. Именно так сделал мальчик в ирландской сказке, который искал судьбу.

Перо Люсинды полетело прямиком на восток.

– За ним, за ним, доктор Хичкок! – крикнула девочка и вдруг почувствовала себя такой бодрой, будто не провела ночи почти без сна.

– Согласен, – ответил доктор, – только давай воспользуемся еще любезностью вот того кэбмена.

Они пересекли Бродвей, уселись в кэб, стоявший у тротуара, и сонные лошади медленно повезли их к реке. Они вылезли на Ист-Ривер. Тут Люсинда еще никогда не бывала. Навстречу им ехали подводы, уставленные бидонами с молоком, и подводы с кипами утренних газет. Прячась в тени старых зданий, пробирались куда-то бродяги. Ночные полицейские сдавали дежурство дневным. Пугая надтреснутым звоном зазевавшихся пешеходов, мимо пронесся черный фургон с зарешеченными окошками.

– Что это? – спросила Люсинда.

– «Черная Мария», в ней арестованных возят, – объяснил доктор.

– И я бы могла прокатиться в такой, если бы не мой друг, мистер М'Гонегал, – отозвалась с многозначительным видом Люсинда.

Доктор ошеломленно поглядел на нее, но в детали решил не вдаваться. Они спустились к реке и зашагали вдоль берега. На черной воде, словно огромные светлячки, сияли огнями паромы. А на востоке уже краснела заря. Еще немного – и небо стало светлеть. Люсинде тут же пришло на память великолепное описание из «Ромео и Джульетты», которое ей прочитал дядя Эрл. Сейчас она сама видела, как «тают ночные свечи и веселый день легкой поступью бежит на вершину горы».

– Вам тоже нравится, когда день бежит на вершину горы? – спросила Люсинда доктора и запихнула замерзшую руку к нему в карман.

Рассвет поднял белых и серых чаек с воды, на которой они продремали всю ночь. Шумя крыльями, птицы взмыли ввысь, и окрестности огласились их криками. Они парили в воздухе, затем вновь набирали высоту и улетали к морю.

Доктор и девочка, задрав головы, следили за птицами.

– У эскимосов есть одно очень красивое поверье, – медленно проговорил мистер Хичкок.