Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Эдвардс Энн - Страница 61

Вот почему, получив эти письма, и Брискель, и Грэнберри ощутили страстное желание помочь этой простодушной леди с Юга, жизнь которой оказалась вдруг потрясена до основ внезапной славой. Да и Бенет, к радости Пегги, ответил ей в теплой, дружеской манере и предложил встретиться в любое время, когда она будет в Нью-Йорке.

Читая огромную массу писем, написанных Пегги во время трехдневного пребывания в Гейнсвилле, бываешь поражен тем несметным количеством просьб о помощи, которыми они наполнены. Она, казалось, сражалась со своими собственными двойственными эмоциями. С одной стороны, Пегги ужасали перемены, которые слава способна привнести в ее жизнь и супружество, а с другой — ведь именно эта слава и делает сказку былью: ее имя все чаще упоминают в ряду тех писателей, которыми она восхищалась всю жизнь. И теперь у нее есть хороший повод, чтобы написать литературным знаменитостям и даже надеяться получить ответ.

Пегги писала Д. Адамсу из «Нью-Йорк Таймс» 9 июля 1936 года: «Насколько я знакома с литературным этикетом, автор должен блюсти высокомерное молчание». (Она, конечно, не стала доводить свое письмо Адамсу до размеров еще больших, чем письма к Бенету, Брискелю, Грэнберри.) Тот факт, что она отвечала почти на каждую доброжелательную рецензию, значительную или нет, можно, конечно, отнести до некоторой степени на счет ее южного воспитания, но ведь Пегги не была большим любителем писать письма до публикации «Унесенных ветром». В течение ряда лет именно Джон вел основную часть их переписки со своей семьей и их общими друзьями. И потому написание столь длинных писем людям, с которыми Пегги никогда не была знакома, — дело для нее не совсем обычное. Похоже, что Пегги действительно чувствовала глубокий душевный дискомфорт и письма эти были не только просьбами о помощи, но и выражением благодарности за поддержку.

Пегги написала книгу, которая самым решительным образом изменила ее устоявшуюся жизнь, и теперь не знала, что делать, как справиться с этими переменами. Ее начала раздражать сама мысль о том, что эта книга существует, но в то же время нравилась та личная слава, которую она принесла ей. Ее письмо к Д. Адамсу, наверное, самое «разнесчастное» из всех написанных за время «побега». Оно содержит целый перечень испытаний, которые выпали на ее долю и были почти сравнимы с теми, через которые Пегги пришлось пройти во время самой работы над книгой. В конце письма она клянется, что никогда больше не будет ничего писать:

«Я ни за что не хотела бы пройти через все это еще раз. Когда я оглядываюсь назад, на все эти последние годы, когда мне приходилось сражаться, чтобы найти время для написания книги, выкраивая его между похоронами, болезнями родных и друзей, длившихся месяцами и даже годами, рождениями детей (не моих!), разводами и неврозами друзей, моим собственным слабым здоровьем и четырьмя автомобильными катастрофами, в которых было все — от пробитого черепа до поврежденного позвоночника, то все это кажется мне кошмаром. И я не намерена переживать его заново ни под каким видом».

Скарлетт, героиня романа Пегги Митчелл, без страха смотрела в завтрашний день, а ее создательница боялась любого шороха перемен. И в отличие от своей героини, Мелани Уилкс, Пегги не могла относиться к житейским невзгодам с достаточной долей мужества. Люди, казалось, чего-то ждали от нее теперь, когда она была знаменитым писателем: речей, высказываний, появлений на публике, других книг, наконец, но Пегги знала, что не в силах будет справиться с напряжением, которого потребует от нее любая общественная деятельность. Она считала, что главное условие ее безопасности — это быть просто миссис Марш, но не была уверена, что ее брак выдержит испытание славой, заставляющей ее все время находиться на людях.

Не хотела она и писать другую книгу. Из Гейнсвилла Пегги пишет Д. Бретту в издательство Макмиллана:

«Совсем недавно жизнь моя была таким кошмаром, что максимум, чего я желала, — это устоять на ногах… И, в конце концов, вчера я убежала из города. Бодрое трехчасовое интервью с тремя ребятами из «Ассошиэйтед Пресс» и парой фотографов окончательно доконало меня, и я покинула город практически без одежды и денег. Мне кажется, это ужасно, когда вы присылаете мне чек на пять тысяч долларов, а я не имею времени ни купить себе новое платье, ни отремонтировать машину! Я даже не представляла себе, что это такое — жизнь писателя.

Я отправилась на край света, в горы, и остановилась здесь, поскольку уже готова была заснуть за рулем, рискуя свалиться в канаву. Но когда я доберусь до места, где нет телефонов и нет газет с моими фотографиями, я останусь там и напишу вам письмо, в котором и опишу, как высоко ценю я и ваш чек, и вообще все, что вы и «Макмиллан» для меня сделали. Боже! Да с такой рекламой и паблисити, которые создали мне газеты, «Макмиллан» смог бы и Маркса распродать среди этих холмов!»

Однако далеко в горы Пегги так к не уехала, поскольку в тот же вечер, 9 июля, когда она вечером звонила Джону, он зачитал ей только что полученную телеграмму:

«У нас есть замечательное убежище, приезжайте и скрывайтесь в нем. Вы будете самым желанным гостем. Никаких репортеров, только несколько писателей. Эдвин и Мейбелл Грэнберри, Блоувинг-Рок, Северная Каролина».

Блоувинг-Рок — летний лагерь факультета английского языка Роллинг-колледжа. Эдвин Грэнберри и его жена Мейбелл были так тронуты «жалостливой ноткой» в письме Пегги, что решили предложить ей убежище, хотя и не ждали, что она примет предложение.

Они, конечно же, были совершенно чужими людьми, но в Блоувинг-Роке была писательская колония, и, кроме того Гершель Брискель также должен был приехать, чтобы прочесть цикл лекций. На следующий день рано утром Пегги позвонила Джону и сказала, что едет прямо домой и что он должен сообщить Грэнберри, что она приедет в Блоувинг-Рок 13 июля, при условии, что этот визит будет держаться в секрете. Это было похоже на каприз — убегать из Атланты к совершенно незнакомым людям в писательскую колонию, где другие писатели ничего не будут знать о ее присутствии. Но, похоже, ехала она скорее от отчаяния.

Конечно, количество звонков, телеграмм и визитов незнакомых людей за время ее отсутствия несколько поубавилось. И она вполне могла бы поехать в Нью-Йорк и остановиться у Лу (которая, кстати, советовала ей так и поступить). Сестра Августы предлагала дать ей приют в своем коттедже на острове Сен-Симон. Была еще и Фрэнсис в Уилмингтоне, всегда готовая сделать все, чтобы помочь своей беспокойной невестке. И в любом из этих мест она была бы недоступна для публики.

Но не публики боялась Пегги. В своем письме к Гершелю Брискелю она называет истинный источник своего беспокойства: «Что касается капитана Батлера, — пишет Пегги, — я вполне могу получить повестку в суд, несмотря на все мои уверения, что я не писала его ни с кого из тех людей, о которых я когда-либо слышала».

Всегда сохранялась незримая угроза нового столкновения с Редом Апшоу, и эта перспектива ужасала Пегги. А Блоувинг-Рок казался ей настоящим убежищем, дающим в то же время и возможность познакомиться с писателями, хорошо отзывавшимися о ее книге. И пусть Ред был достаточно сообразительным, чтобы навести справки по линии издательства; пусть он прекрасно знал сестру Августы и ее коттедж на Сен-Симоне; пусть он легко мог найти дорогу к Фрэнсис, — но Реду и в голову не могло бы прийти, что Пегги решилась уехать одна, без Джона, туда, где у нее не было ни одного знакомого человека.

Глава 18

Одиннадцатую годовщину своего союза Марши отметили 4 июля 1936 года, но из-за шумихи, вызванной публикацией книги, подарками они не обменивались. Медора прислала любимые цветы Пегги — розы, и этот букет заставил ее подумать, что в ее жизни осталось еще что-то привычное.

Она противилась своей нежданной славе, пыталась максимально уберечь от ее разрушительного воздействия свою жизнь, но игнорировать эту славу она не могла, ибо и слава, и признание уже не зависели от ее воли. И Пегги начинала понимать, что теперь всякий раз, когда люди видят ее имя или фотографию в газетах, в их воображении возникает облик чужой знаменитой писательницы, той Маргарет Митчелл, которая была ей незнакома.