Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Эдвардс Энн - Страница 30

На 42-й день, когда приступ икоты стал, наконец, стихать, Джон признался Пегги в своей глубокой любви к ней. Врачи сообщили ему, что в результате приступа его сердце оказалось ослабленным, а в ходе тщательного обследования выяснилось, что он страдает еще и редкой формой эпилепсии. Тогда Джон стал настаивать, чтобы они отложили все серьезные разговоры о женитьбе до того времени, пока он полностью не поправится и не пройдет новое обследование.

Был он ужасно худой и не мог нормально есть. Врачи поставили диагноз — инфекция желчевыводящих путей — и удалили ему желчный пузырь.

Март и апрель Джон провел дома, потихоньку выздоравливая, и за это время еще больше увлекся работой Пегги, помогал ей и делал карандашом свои надписи и исправления на ее статьях, как он это делал и раньше, но теперь добавляя к ним еще и комментарии, от которых веяло его учительским прошлым. «Хорошо!» — вывел он на полях статьи, написанной Пегги об одноглазом Коннели, знаменитом на весь мир мошеннике. «Противоречиво» — делает он выговор за абзац в интервью, в котором ею использованы три различных значения одного и того же слова.

К маю здоровье Джона улучшилось. Он поправился, кожа его стала не такой бледной, и он смог, наконец, работать полный день в своей фирме. Правда, он все еще оставался очень нервным. Длительная болезнь оказалась разорительной для него: он был должен большие суммы и врачам, и госпиталю. Но, похоже, еще большее беспокойство вызывало у него утверждение врачей, что он болен эпилепсией, которая могла явиться причиной столь длительной икоты, и что в будущем он должен быть готов к повторению подобных приступов — икоты или эпилепсии. Его научили, что следует делать в таких случаях, а он, в свою очередь, проинструктировал Пегги, если она в такой момент окажется рядом с ним. И еще он просил ее подождать со свадьбой.

На предположения отца и брата, что в этом Джон, возможно, прав, Пегги ответила: «Джон и я собираемся жить бедно и избегать излишеств».

Марш, однако, не хотел, чтобы после свадьбы Пегги продолжала работать, несмотря на ее уверения, что она не только не возражает против работы, но и предпочитает продолжать ее. Используя Фрэнсис в качестве посредника, она настаивала на том, что ее заработок поможет им в расходах и что к тому же работать куда приятнее, чем вести домашнее хозяйство. Более того, все ее лучшие друзья тоже работают, и она считает, что выпить кружку кофе в «Тараканнике» куда интереснее, чем играть в бридж или участвовать в дамских чаепитиях.

Но Джон был не из тех, кого можно было легко переубедить. Несколько месяцев спустя Пегги напишет свой единственный опубликованный рассказ «Супружеские обязанности», который был напечатан в местном издании — журнале «Открытые двери». Дав героям рассказа вымышленные имена, она в остальном воспроизводит все те аргументы, которые приводили друг другу они с Джоном, решая вопрос, откладывать или нет им свадьбу до того времени, пока она не получит возможность вести жизнь «праздной замужней леди».

«Под современным двубортным пиджаком Билла скрывалось вполне старомодное убеждение, что необходимость работать до свадьбы могла сделать из Нэнси женщину, непригодную для супружеской жизни… Он не учитывал, что Нэнси — знающая молодая женщина, из которой может получиться понимающая молодая жена. Основанием для подобных выводов служило то, что Нэнси многое испытала — и долгие часы работы в конторе, когда сослуживцы бывали раздражены, а она — уставшей, и поездки с работы и на работу в переполненных вонючих вагонах трамваев. Она знала, как много значит доллар. Для нее это не просто блестящий серебряный диск или хрустящий кусок бумажки, и она никогда не сможет сказать беззаботно: «Запишите на мой счет!». После свадьбы она сто раз подумает, прежде чем покупать шифоновые чулки дюжинами, потому что, если она любит Билла, она не сможет не думать о том, сколько его пота пролито ради этих долларов».

Ее аргументы были вполне убедительны, и бракосочетание было назначено на День независимости 1925 года.

В мае Пегги делала для газеты репортаж с чайно-танцевального вечера, устраиваемого в «Билтморе», и, по словам Медоры, «событие это было весьма значительным для почтенных дам, сидевших за соседним столиком». Пегги же привязала медные колокольчики к своим подвязкам, и в те моменты, когда она с фотографом, сопровождавшим ее, пролетала в танце мимо столика матрон, «мелькали подвязки Пегги, а колокольчики звенели из-под ее короткой юбки». Это, впрочем, была последняя шалость Пегги в качестве незамужней женщины. 15 июня 1925 года Джон Марш и Пегги Митчелл обратились за разрешением на брак. При этом Пегги позволила себе небольшую ложь относительно своего возраста, указав, что ей 22 года, хотя ей уже было 24, а также сообщив, что была разведена в октябре 1924 года по причине жестокого обращения. Но документ с этими сведениями в конце концов подписал Джон. Пегги не стала.

Семья Митчелл с энтузиазмом восприняла известие о грядущем событии. Было решено, что и помолвка, и само бракосочетание будут проходить так, как если бы это был ее первый брак, и никаких упоминаний о браке с Апшоу не должно появиться в газетных объявлениях о свадьбе и помолвке. А бабушка Стефенс на время даже «забыла» о религиозных разногласиях, чтобы во второй раз помочь внучке в брачных делах.

Два очерка для воскресных выпусков газеты были написаны Пегги 5 и 12 июня в перерывах между примерками и другими свадебными приготовлениями. Для статьи от 12 июня, которая называлась «Атлантские ребята не хотят богатых жен», она опросила нескольких выпускников университета Джорджии на тему «Какой они хотели бы видеть свою жену». Один из них, Сэм Таннер, который стал потом близким другом Пегги и Джона, поставил «цивилизованное мышление» в начало списка, а затем, в порядке убывания, такие качества, как «характер, любовь к домашнему очагу и детям, общественное положение, личная привлекательность, здоровье, религия, богатство, артистизм, независимость духа». Сверстники мистера Таннера почти единодушно согласились с такой оценкой.

Один из студентов сказал: «В девушке, которая хорошо ведет домашнее хозяйство, больше гениальности, чем в художнице или авторе бестселлера». Пегги воздержалась от каких-либо авторских комментариев, но не без лукавства закончила статью словами другого студента о том, что «тип женщины, подобной цепляющейся лозе, отвратителен» и что он предпочел бы женщину, которая, хотя и не преследует карьерных целей, а посвящает себя семье и дому, тем не менее не испугается честной уважаемой работы, если в этом возникнет необходимость».

Для того чтобы понять отношение Пегги Митчелл к самой себе в дальнейшем, очень важно принять во внимание обстановку, в которой она жила. Мать недолго была с нею рядом, поощряя ее мыслить свободно и быть независимой женщиной, и у Пегги не хватало самоуверенности ни на что большее, кроме как насмехаться над условностями. Колокольчики на подвязках, фиолетовая ночная сорочка в подарок, мальчишеская одежда, в которую она как-то нарядилась, — все это было проявлением независимости, но при этом она никогда бы не смогла и не была склонна вести себя так постоянно.

Из-за ошибки, допущенной Пегги в оценке личности Реда Апшоу, и тех унижений, которые ей за это пришлось испытать, мнение и одобрительное отношение отца, Стефенса, а теперь и Джона в отношении ее поступков стали для Пегги важнее всего на свете. Она таила в себе чувства опасности и неуверенности в собственных силах. И если бы Мейбелл была жива, она разочаровалась бы в дочери — в этом Пегги была уверена. Она не осуществила свою давнюю мечту стать женщиной-врачом; мало того, она даже не закончила колледж. «Свет» был недоволен ею — и явно дал ей это понять. Пегги изменила своей первой романтической любви, выйдя замуж за мерзавца, пьяницу и извращенца, оскорбившего ее морально и физически. И Пегги была уверена, что, если бы эта история с Апшоу вышла наружу, всем стала бы ясна ее слабость, которая позволяла ее телу управлять головой. Она также сознавала, что предпочитает свою работу скорее как возможность уйти от забот по дому, чем способ заработать.