Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Эдвардс Энн - Страница 15

В этот период своей жизни Маргарет испытала большое разочарование в собственной сексуальности — что, конечно же, не являлось чем-то необычным для девушек ее возраста.

Ей нравилось быть желанной и играть роль роковой женщины, но сама мысль о каких-либо сексуальных отношениях с мужчиной приводила ее в ужас. С Клиффордом Генри ей не было необходимости думать о себе с точки зрения секса, поскольку их отношения были, как она любила говорить, «более высокого уровня». Она не знала ни одного человека, у которого был бы такой же богатый словарный запас и такие же познания в искусстве. Он, в свою очередь, восхищался ее жизнелюбием и тем, как она умела рассказывать истории о прошлом, оживляя события. Клиффорд Генри возбуждал ее, но был при этом неопасен, а его письма были предметом зависти для ее подруг. Она, однако, ни с кем не делилась их содержанием, поскольку в них не было страсти — в них было ясно проступающее чувство разочарования молодого солдата в войне.

Напряженный режим Смит-колледжа не позволил Маргарет долго предаваться горю. И хотя она продолжала оплакивать Клиффорда, присутствие 25 девушек в доме отвлекало ее от уныния. Большинство из них были в полном восторге от ее коллекции фотографий молодых солдат вооруженных сил Соединенных Штатов. Эти фото были подарены Маргарет молодыми людьми, посещавшими дом Митчеллов летом в последние два года.

Ред Бакстер, одна из ближайших подруг Маргарет в Тен-Хене, вспоминает, что Пег любила декламировать стихи, любовь к которым привил ей Клиффорд Генри. Одним из любимых времяпрепровождений девушек было сесть в две ванны, находившиеся в ванной комнате на верхнем этаже, и, «стараясь перекричать одна другую, громко декламировать стихи, держа горячую воду включенной, отчего кожа становилась красной, как у вареного рака».

Другая соседка Пегги по комнате, Дорис Джеймс, вспоминает, как Калвин Кулидж, тогда губернатор Массачусетса, посетил колледж, чтобы навестить супругов Пирсон, владельцев Тен-Хена. Нортхэмптон был родиной семьи Кулиджа, а потому он и Пирсоны были старыми друзьями.

«Вечером мы с Пегги пошли в гостиную Пирсонов, чтобы попросить хозяйку разрешить некоторым из нас пойти в кино… Мы нашли мистера Пирсона и мистера Кулиджа, и после того как мистер Пирсон невнятно пробормотал: «Губернатор, это мисс м-м-м», он отправился искать миссис Пирсон, а мы остались один на один с этим великим человеком.

— Приятный вечер, — сказала Пег (вечер был исключительно сырым и ветреным).

Мистер Кулидж подумал и наконец ответил:

— Сегодня вам надо надеть галоши.

— Как дела в Бостоне? — спросила Пег.

Мы ожидали, что, поразмыслив, он выдаст что-нибудь глубокомысленное о государстве, но он сказал:

— Да, если вы собираетесь выходить сегодня вечером, вам понадобятся галоши».

И потом в полной тишине мы ожидали миссис Пирсон, и когда она, наконец, появилась, мистер Кулидж обратился к ней:

— Я сказал девочкам, что им понадобятся галоши.

Прежде чем мы вышли из зоны слышимости, Пег сказала:

— Я должна запомнить эти бессмертные слова.

Маргарет успевала лишь по одному предмету — сочинениям по английскому. И это единственное достижение не могло компенсировать тот бледный вид, который она имела по другим предметам. Тем более что профессор английского, по ее мнению, не обладал тем тонким литературным вкусом, который, как ей казалось, был у миссис Пейсли в семинарии Вашингтона. И когда после чтения одного из ее сочинений он провозгласил ее «юным гением», хотя сочинение было, по ее мнению, на «негодную, хилую тему», Маргарет утратила доверие к оценкам профессора. Ее низкая оценка своих способностей, убеждение, что любая похвала в ее адрес излишня, поскольку по многим причинам она не заработана ею, уже в то время стали проявляться в ней. По тому, как она позднее излагала случай с профессором, и сам факт, что она помнила об этом и отнеслась к словам профессора как к незаслуженной похвале, любой мог сделать вывод, что помочь ей нельзя, можно лишь почувствовать, ощутить присущий ей комплекс неполноценности. Не могло ей помочь и то, что она с большим трудом перешла на следующий курс.

Друзья Маргарет, которые казались лучше подготовленными к тому, чтобы справляться с требованиями, предъявляемыми в колледже, могли себе позволить не очень много заниматься и тем не менее получать высокие оценки. Но сама Маргарет сознавала, что, если она намерена остаться в этом учебном заведении, ей придется постараться, и потому она прилагала достаточно усилий для этого в течение нескольких месяцев после получения известия о гибели Клиффорда Генри.

Она осталась на Рождество в студенческом городке, как и многие другие студенты, потому что поездка в Атланту заняла бы слишком много времени и, кроме того, ее отец к этому времени только начал выздоравливать после приступа очень заразной «испанки». Из ее ближайших друзей только Джинни не оставалась в колледже на праздники.

На Рождество планировалось провести великое множество мероприятий, в большинстве из которых должны были принять участие летчики из эскадрильи военно-воздушных сил США, вернувшиеся в Штаты после подписания в Европе перемирия 11 ноября 1918 года и теперь жившие неподалеку от студенческого городка в ожидании окончательной демобилизации.

В течение нескольких дней до Рождества телефонная будка в нижнем холле Тен-Хена была центром всей девичьей жизни.

Намечались танцы, на которые должны были прибыть мужчины-летчики с базы ВВС. И всякий раз, когда раздавался телефонный звонок, девушки толпой бежали к аппарату, а затем, как описывала эту сцену Маргарет в письме к Джинни, они стояли в холле, «тяжело дыша», пока та из них, которая первая схватила трубку, не выходила из будки и не сообщала: «Слава Богу, бедный дурачок хотел лишь узнать, какие цветы лучше принести».

В субботу, в день танцев, шел сильный снег. После полудня Маргарет пела в Гли-клубе — тягостная для нее обязанность, но поскольку слух у нее был не лучше, чем у матери, ее приглашали в хор лишь тогда, когда нужно было заменить кого-то из подруг. Вернувшись в общежитие, она чувствовала себя скорее наблюдателем, нежели участницей той истерии, что царила вокруг нее. Платья из Нью-Йорка или Спрингфилда, заказанные несколько недель назад, до сих пор не прибыли. Туфли казались неподходящими к случаю. Сырая погода была губительна для причесок тех девушек, которые сделали себе «marsels», и, как с усмешкой заметила Маргарет, всеобщее увлечение выщипыванием бровей привело к тому, что в воздухе стоял визг и летали волоски от бровей. И когда платья, наконец, в последний момент прибыли, девушки порхали вокруг «в длинных вечерних платьях и призывали мир в свидетели, что выглядят они как «черт знает кто».

Маргарет пошла на танцы с молодым человеком по имени Эл, свидания с которым ее явно тяготили, поскольку на следующий день она писала в письме к Джинни, что он — «развалина» и что его долгое молчание было для нее желанным облегчением. Наряжена она была, следует далее в письме, как ландыш в поле, и поясняет, что на следующее утро была так измучена, что выглядела «как конец зря потраченной жизни».

Стефенс, исполнивший свой военный долг вполне достойно и не получивший ранений на полях сражений во Франции, вернулся в Атланту незадолго до Нового года и нашел обоих родителей в плачевном состоянии: отец только начинал поправляться, а мать тяжело болела «испанкой». В течение почти двух недель Мейбелл упорно боролась с болезнью. Об этом не сообщалось Маргарет, но 22 января отец был вынужден написать ей о том, что состояние матери очень серьезно. На следующий день слабеющая Мейбелл продиктовала Стефенсу письмо для дочери, будучи уверенной, что больше ее не увидит.

23 января 1919 года.

Дорогая Маргарет.

Весь день я думала о тебе. Вчера ты получила письмо, сообщавшее о моей болезни. Я полагаю, твой отец сгустил краски, и надеюсь, что я не настолько больна, как ему кажется. У меня пневмония одного легкого, и если бы не инфлуэнца, я бы имела более чем благоприятные шансы на выздоровление. У миссис Райли была пневмония обоих легких, а она сейчас здорова и чувствует себя хорошо. Мы надеемся на лучшее, но помни, дорогая, что если я уйду теперь, то это лучшее время для меня, чтобы уйти. Хочется прожить еще несколько лет, но если бы я прожила их, возможно, что я прожила бы слишком долго. Чахнуть не по мне. Каким бы малым ни показалось тебе то, что я получила от жизни, я держала в руках все, что мир может дать человеку. У меня было счастливое детство, и я вышла замуж за человека, которого хотела. У меня были дети, любившие меня так же, как и я любила их. Я была в состоянии дать им то, что направило бы их по высокой дороге, ведущей к интеллектуальному, моральному и, возможно, финансовому успеху, а больше я ничего и не намеревалась давать им.