Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. Том 1 - Бояшов Илья Владимирович - Страница 85

То же и с Толстым, и с «Войной и миром». Да, «развернутая картина исторических событий»… Да, «философия истории»… Да, «русская „Илиада“»… Но еще ведь и — семейный роман, повествование о судьбе частного человека. А оттого, что случилось этому человеку жить во времена трагические, переломные, наполненные внешними событиями, — разве не ярче проявляет он свою внутреннюю суть, разве не интереснее нам наблюдать за извивами его биографии? (Да и бывали ли в истории России иные, более спокойные эпохи?.. Да и не прав ли всякий, кто говорит: «А кому сейчас легко?», — своею внутренней правдой?..)

Такова, кстати, всякая настоящая эпопея. Например, «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл («Войны будут всегда, потому что так устроены люди. Женщины — нет. Но мужчинам нужна война — не меньше, чем женская любовь»…) — эту книгу недаром называют «„Война и мир“ по-американски». Их часто сравнивали, и обнаружили, что различий тут не меньше и не больше, чем между Америкой и Россией. Можно увидеть даже конкретные сюжетные параллели с толстовским романом или найти немало общего в образах персонажей: Скарлетт — Наташа, Эшли — князь Андрей, Мелани — княжна Марья, Ретт Батлер — Долохов и т. д.

Роман Митчелл, как известно, породил множество продолжений, написанных другими авторами. Роман Толстого, что неудивительно, тоже без них обошелся. Я слышал где-то, что некий Василий Старой (наверняка псевдоним!) написал сиквел «Пьер и Наташа», где прослеживаются судьбы толстовских героев начиная с 1825 года… Книгу эту я не читал (мне интереснее самому «додумывать», что могло произойти с персонажами романа в дальнейшем), и не исключено, что это чисто коммерческий проект — издатели стремятся выжать всю возможную выгоду из бренда, каким уже давно сделалось произведение Толстого. Но само появление его мне кажется любопытным фактом: для читателей бытие героев книги так же важно, как и жизнь близких людей, и потому им кажется, что продлить его необходимо любой ценой.

Мне случалось со школьниками обсуждать «Войну и мир», и в этих разговорах обнаружилось много для меня неожиданного. Одна старшеклассница спросила, почему же все-таки Толстой «убил» князя Андрея… Другая недоумевала, как это романтическая Наташа могла превратиться в «тетку», озабоченную лишь детскими пеленками… Пара десятиклассников заспорила о том, можно ли назвать подвигом поведение Болконского под Аустерлицем: ведь он не из «патриотических чувств» поднял знамя и повел солдат в атаку, а просто потому, что самоуважение не позволило ему поступить иначе…

Казалось бы: все-то Толстой разобъяснил в своем романе, даже «философские отступления» счел в конце концов излишними, а кому-то все равно «непонятно»!

Так ведь не потому непонятно, что читатели — дураки, а потому, что персонажи толстовские — живые люди и не вмещаются они ни в какую схему, даже гениально сконструированную.

…Толстой прожил долго — и написал еще множество сочинений. В конце жизни стал отрицать «литературу» и перешел на статьи да «проповеди».

Известностью, влиянием он превосходил всех. К нему, в Ясную Поляну, шли косяком — как всемирные знаменитости, так и «простые люди». В какой-то момент к каждому (если он не жлоб, то есть, так скажем, предельно примитивный человек) приходит ощущение: живу не так, надо что-то менять, делать что-то со своей единственной жизнью. Тогда-то и шли к Толстому! В надежде, что он разрешит все сомнения, ответит на все вопросы, скажет наконец, как надо. Толстой сомнения разрешал, на вопросы отвечал, советовал — надо, мол, так-то и так-то. Он как будто воистину сделался мессией, основателем давно замысленной им «религии практической, дающей блаженство на земле». Создалось даже широкое общественное движение, подобное религиозной секте, — «толстовство». Но его адептов сам Толстой люто ненавидел! Ибо сразу же мог оценить все несовершенство программ по воплощению своих заветов, убогость реального их исполнения — и не только в своих последователях разочаровывался, но и в себе самом начинал сомневаться: если я действителвно знаю, что такое «хорошо» и что такое «плохо», если я потратил жизнь на то, чтобы внятно объяснить это человечеству, — почему после этого в мире ничто не изменилось?

Да вы и сами попробуйте теперь, став старше, решить, кто из героев такого простенького, такого «детского» рассказа «Косточка» вам лично симпатичнее: кругом виноватый Ваня, наябедничавшая на него мать, обманувший и напугавший Ваню отец или все, кто засмеялись, когда Ваня заплакал'. Не так-то всё, оказывается, просто… Есть аккуратная схема, «матрица», — и есть сумбурная живая жизнь, в которой далеко не все определяется «руководящей идеей».

И все-таки в Ясную Поляну, к Толстому, как и при жизни писателя, по-прежнему идут и идут толпы читателей и почитателей. И я недавно был там вновь, в сентябре, в день его рождения, — ходил и вспоминал как будто бы собственными глазами виденное: вот отсюда, из флигеля, он вышел ночью, чтобы бежать от этой жизни, которой он дал едва ли не больше всех — но с которой так и не примирился. На краю оврага домик кучера. Конюшня недалеко. Там, кстати, и сейчас стоят кони, фыркают, бьют копытами. Вот тарантас, в который сел Толстой. Ну, поехали!..

Когда стоишь у его странной, какой-то дикой могилы — просто холмик у аллеи, не увенчанный никаким памятником, даже без креста (именно так Толстой завещал себя похоронить), — испытываешь не умиротворение, а тревогу. Вечный бунтовщик не угомонился и после смерти, даже могила его — вызов. «Прекратите лгать! — и до тех пор, пока в мире не восторжествует правда, я буду напоминать вам о ней!» — так я понял последнюю волю Толстого, не успокоившегося даже за могильной чертой. И этот вечный протест его, беспрерывный поиск совершенства и создал Толстому тот моральный авторитет, выше которого разве что авторитет Христа. Недаром от толстовской могилы идешь словно с исповеди: искренне собираясь начать правильную, добрую, осмысленную жизнь. Эти чувства и заставили меня сесть за стол и написать о Льве Толстом, как я его понимаю. Хотя, само собой, не могу быть уверен, что понимаю именно так, как надо.

Никита Елисеев

ОБ АВТОРАХ ЭТОЙ КНИГИ

ШАРГУНОВ Сергей Александрович родился в 1980 году в Москве в семье священника. Окончил факультет журналистики Московского университета с дипломом журналиста-международника. Возглавлял движение «Ура!». В 2007 году под третьим номером был включен в федеральный список партии «Справедливая Россия» для участия в выборах в Государственную Думу пятого созыва, но снят с выборной дистанции. Лауреат премии «Дебют» (2001) за повесть «Малыш наказан» и премии города Москвы в области литературы и искусства (2003). Автор книг «Ура!» (2001), «Как меня зовут?» (2005), «Птичий грипп» (2008), «Битва за воздух свободы» (2008), повестей, рассказов, стихов и эссе. Почти дневниковая, перегруженная натуралистическими деталями и подчеркнуто дурновкусными красотами стиля, ритмизованная проза Сергея Шаргунова носит на себе следы тщательного знакомства с французской литературой середины XX века — Луи-Фердинанд Селин, Жан Жене, Борис Виан. Рассерженный молодой человек, кичащийся своей невписанностью в социальное мироустройство — герой Шаргунова. Именно таким писатель изображает и Чацкого.

ПЕТРУШЕВСКАЯ Людмила Стефановна родилась в 1938 году в Москве. Окончила факультет журналистики Московского университета. Драматург, прозаик, сценарист. В 1968-м попыталась напечатать свои рассказы в журнале «Новый мир», однако А. Твардовский отказал в публикации, написав молодому автору: «Талантливо, но уж больно мрачно. Нельзя ли посветлей…» Первая публикация (рассказ «Через поля») состоялась лишь в 1972 году в журнале «Аврора». Работала корреспондентом московских газет, с 1972 г. — на Центральном радио. Широкую известность Петрушевской принесли ее пьесы (первая пьеса поставлена в 1973 г. Романом Виктюком в Студенческом театре МГУ). Первая официальная постановка — спектакль режиссера Юрия Любимова по одноактной пьесе «Любовь» в 1981 году в Театре на Таганке. Сегодня спектакли по пьесам «Квартира Коломбины», «Московский хор» и др. идут во многих российских театрах. Автор сценария лучшего мультфильма всех времен и народов — «Сказка сказок» Юрия Норштейна. Автор романов «Время ночь» и «Номер Один, или В садах других возможностей», сборников сказок («Пуськи бятые», «Дикие животные сказки» и др.), рассказов, повестей и стихотворений. Западные исследователи исключительно из-за незнания советского и постсоветского быта полагают, что пьесы Петрушевской близки к театру абсурда. Петрушевская — настоящий реалист с сильной сентиментальной нотой.