Пора надежд - Сноу Чарльз Перси - Страница 5

— А почему? — спросил я.

— Милли утверждает, что я в этом виноват, — беззлобно пояснил отец. — Но я никакой вины за собой не чувствую.

Он заговорил о «крупных промышленниках, которые выпускают товары по дешевке», но, заметив мой озадаченный вид, умолк.

— Словом, — добавил он, — боюсь, что мы прогорели. Вероятно, мне придется объявить о банкротстве.

Это прозвучало зловеще, невероятно зловеще, хоть я и не понял последней фразы.

— Это значит, — пояснил отец, — что у нас вряд ли будут теперь свободные деньги. Мне очень неприятно, что я не смогу больше дарить тебе по соверену, Льюис. А мне бы так хотелось иметь возможность давать тебе по нескольку соверенов, когда ты подрастешь!

Объяснение отца немного рассеяло мои страхи. Но он продолжал молча сидеть подле меня. Скамьи вокруг нас опустели; в этой части стадиона мы были совсем одни. Ветер гнал клочки бумаги по траве. Отец надвинул котелок до самых ушей и наконец нехотя сказал:

— А домой-то все-таки надо идти.

Ворота стадиона были распахнуты настежь, и мы пошли по дороге, обсаженной каштанами. Мимо проносились трамваи, но отец не изъявлял желания сесть на один из них. Шел он молча, только раз заметил:

— Вся беда в том, что Лина принимает случившееся слишком близко к сердцу.

Произнес он это таким тоном, будто просил у меня поддержки.

Дома, увидев маму, отец оживленно заговорил:

— Ну, вот я и побывал на матче! Первый раз в жизни! Много ли найдется людей, которые до сорока пяти лет ни разу не видели игры в крикет!..

— Берти… — со сдержанным раздражением остановила его мама.

Обычно она позволяла ему разыгрывать из себя этакого простачка — гораздо большего простачка, чем на самом деле. Но сегодня его шутовство казалось ей нестерпимым.

— Принимайтесь-ка лучше за ужин, — сказала она. — Льюису, наверно, не терпится скорее сесть за стол.

— Думаю, что да, — согласился отец.

В девяти случаях из десяти он добавил бы: «Да и мне тоже», ибо никогда не упускал случая попаясничать. Но сейчас, чувствуя, как тяжело маме, он сдержался.

Мы уселись за стол на кухне. Мама поставила перед нами блюдо с холодным мясом, сыр, консервированные груши, пирог с вареньем и кувшинчик сливок.

— Вы, наверно, почти ничего не ели весь день, — заметила она. — Так покушайте хоть теперь.

Отец еле жевал. Мне же при взгляде на мамино лицо становилось ужасно стыдно, что я так жадно ем, но уж очень я проголодался. Мама сказала, что она поужинала раньше, но, скорее всего, у нее просто не было аппетита. Из чуланчика при кухне (дом наш строился безалаберно, без всякого плана) доносилось шипенье чайника на плитке.

— Я выпью с вами чаю, — сказала мама.

Пока мы ели, отец и мамане обмолвились ни словом. Покончив с едой, отец расправил усы, отхлебнул чаю и с наигранной небрежностью заметил:

— Я сделал то, что ты просила, Лина!

— О чем это ты, Берти?

— Я сказал Льюису, что дела на Миртл-роуд идут не так, как нам бы хотелось!

— Как нам бы хотелось! — воскликнула мама. — Надеюсь, ты сказал ему не только это.

— Я сделал то, о чем ты просила.

— Будь на то моя воля, я бы ничего тебе не сказала, — заметила, обращаясь ко мне, мама. — Но я не хочу, чтобы ты услышал об этом от тети Милли или от кого-нибудь еще. Раз уж тебе суждено все узнать, так лучше от нас, чем от посторонних.

В ее голосе звучала материнская нежность, но еще сильнее — стыд и уязвленное самолюбие.

Однако она не считала, что все потеряно. Ее энергичная натура не могла примириться с подобным концом.

В кухню проник луч заходящего солнца, упал на мамину чашку, и на стене заплясал зайчик. Мама сидела наполовину в тени и, говоря, изредка поглядывала на отца. Голос ее звучал ровно — правда, немного напряженнее и выше обычного.

Большая часть того, о чем она говорила, не дошла до меня. Я понял лишь, что речь идет о каком-то несчастье и лишениях, о позоре и опасностях, грозящих всем нам троим. В кухне то и дело раздавалось зловещее слово «банкротство»; говорила мама и о каком-то «судебном исполнителе».

— Сколько в нашем распоряжении времени до его появления? — взволнованно осведомилась мама.

Отец не знал. В противоположность маме он и не пытался бороться, — просто не мог вести себя так, как она.

А мама все еще строила планы, где добыть денег. Она готова была занять их у доктора, продать свои «драгоценности», обратиться к ростовщику. Однако в делах она плохо разбиралась. Она обладала острым умом и сильной волей, но практических знаний у нее не было. При всем своем мужестве она была беспомощна, связана по рукам и ногам.

Оказалось, что тетя Милли, единственная из всех родственников, вызвалась нам помочь, помочь практически.

— Вечно мы ей чем-то обязаны, — заметила мама.

Я был потрясен: ведь я привык считать тетю Милли нашим исконным врагом.

Отец отрицательно покачал головой. Вид у него был жалкий и несчастный, но он сохранял самообладание.

— Это ни к чему, Лина! Мы только еще больше запутаемся.

— Вечно ты опускаешь руки! — вскричала мама. — Всегда.

— Продолжать борьбу бессмысленно, — упрямо возразил отец.

— Легко тебе говорить, — с презрением сказала мама. — А как я буду жить дальше?

— Не тревожься, Лина, — сказал отец, делая робкую попытку утешить ее. — Дай срок, я сумею подыскать себе работу. И буду зарабатывать достаточно, чтобы прокормить тебя и Льюиса.

— Ты думаешь, меня это волнует? — воскликнула мать.

— А меня волнует именно это, — сказал отец.

— Как-нибудь проживем. Об этом я не тревожусь, — сказала мама. — Но мне стыдно будет смотреть людям в глаза! Я не смогу держать голову прямо!

В ее словах звучала такая боль, что отец был сражен. Он весь сжался и больше уже не осмеливался прибегать к утешениям.

Глядя на лица родителей, белевшие в темноте кухни, я страстно желал ощутить такие же муки, какими терзалась мама. Я готов был даже симулировать их, подражая ее переживаниям, лишь бы она забыла о своем горе и заговорила со мной.

Глава 3

ПОЯВЛЕНИЕ В ЦЕРКВИ

В тот вечер, отправляясь спать, я захватил с собой толковый словарь. Открыл я его существование совсем недавно и радовался, что отныне могу не докучать родителям лишними вопросами. Сейчас он был нужен мне для серьезной цели. Маму расспрашивать не время. Значит, придется обойтись без нее. Когда я вошел к себе в мансарду, комната тонула в темноте, лишь в проеме крохотного оконца белело ясное небо, на котором слабо мерцало несколько звезд. Единственным освещением в мансарде была восковая свеча, стоявшая возле кровати. Я зажег ее и взял словарь; поднеся его к самым глазам, я разыскал слово «банкротство» и попытался вникнуть в его смысл.

Ветер кренил пламя, и свеча оплывала с одного боку. Мне пришлось вынуть ее из подсвечника и держать в руке. Я несколько раз повторил про себя объяснение словаря и сравнил его с тем, что рассказывал мне отец, но все равно ничего не понял.

Не прошло и месяца, как я узнал, что гроза над нами все же разразилась. К концу июля отец перестал регулярно ходить на свою фабрику; иногда он по утрам сидел дома, а иногда уходил куда-то с мамой на весь день. В один из таких дней явилась тетя Милли и обнаружила меня одного в саду.

— Я пришла взглянуть, до чего они тебя довели, — заявила она.

Я только что кончил играть во французский крикет с соседскими детьми и теперь сидел на складном стуле под своей любимой яблоней. Тетя Милли окинула меня критическим взглядом.

— Надеюсь, они хоть оставляют тебе еду, — заметила она.

— Конечно, — сказал я, но ее заботливые слова больно задели меня.

Я встал со стула и предложил ей сесть: мама приучила меня твердо следовать правилам этикета, часть которых придумала сама.

— Я уже выросла из детского возраста, могу и постоять, — решительно отклонила мое предложение тетя Милли и уставилась на меня таким странным взглядом, что мне стало не по себе. — Сообщили они тебе новость? — спросила она.