Зловещая лесопилка - Сникет Лемони - Страница 13

Вайолет и Солнышко толкнули дверь, вошли в приемную и сразу поняли, что доктор Оруэлл была права. В мгновение ока им все стало ясно. Приемная была маленькой комнатой и выглядела как большинство приемных. В ней был диван, несколько стульев, столик со стопкой журналов и регистратор за конторкой, совсем как в приемных, где и вы, и я бывали не раз. Но когда Вайолет и Солнышко посмотрели на регистратора, они увидели нечто такое, чего, я надеюсь, вы никогда не видели ни в одной приемной. Табличка на конторке гласила: «Ширли», но регистратором, несмотря на светло-коричневое платье и практичные бежевые туфли, была вовсе не Ширли. Несмотря на бледную губную помаду и светлый парик, дети сразу узнали пару блестящих-блестящих глаз. Благодаря вежливому поведению доктор Оруэлл сумела выдать себя за мед, хотя на самом деле была уксусом. А дети, к несчастью, оказались мухами. И Граф Олаф, сидевший за конторкой регистратора со злобной улыбкой на губах, их наконец поймал.

Глава девятая

Когда дети попадают в беду, часто приходится слышать, что виной всему низкая самооценка. «Низкая самооценка» — это выражение, которое здесь относится к детям, придерживающимся не очень высокого мнения о себе. Они, скажем, считают себя уродливыми, или скучными, или неспособными хоть что-нибудь сделать как следует или то, и другое, и третье вместе, и, правы они или нет, понятно, почему подобные чувства могли навлечь на них беду. Однако на самом деле, когда кто-то попадает в беду, в подавляющем большинстве случаев это никоим образом не связано с низкой самооценкой. Обычно это связано с тем, что является причиной беды — чудовище, водитель автобуса, кожура банана, пчелы-убийцы, директор школы, — а не с тем, что вы о себе думаете. Именно так и было с Вайолет и Солнышком в данном случае. Они во все глаза смотрели на графа Олафа, или, как гласила надпись на табличке, на Ширли. Вайолет и Солнышко были наделены изрядной долей самооценки. Вайолет знала, что способна все делать как следует, потому что уже изобрела много устройств, которые отлично работали. Солнышко знала, что вовсе не скучная, потому что ее брату и сестре всегда было интересно, что она имеет им сказать. И обе сестры знали, что не уродливы, потому что могли разглядеть отражение приятных черт своего лица в блестящих-блестящих глазах Графа Олафа. Но они попали в западню, и, значит, что бы они ни думали о себе, не имело никакого значения.

— Ну привет, маленькие девочки, — сказал Граф Олаф таким смехотворно высоким голосом, будто и впрямь был регистратором Ширли, а не гнусным человеком, который гоняется за бодлеровским состоянием. — Как вас зовут?

— Вы знаете, как нас зовут, — резко сказала Вайолет («резко» здесь означает «устав выслушивать вздор Графа Олафа»). — Этот парик и эта губная помада обманывают нас не больше, чем ваше светло-коричневое платье и практичные бежевые туфли. Вы Граф Олаф.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, — возразил Граф Олаф. — Я Ширли. Видите эту табличку?

— Фити! — отрезала Солнышко, что означало: «Табличка ничего не доказывает».

— Солнышко права, — подтвердила Вайолет. — Вы не становитесь Ширли только оттого, что на деревянной табличке написано ваше имя.

— Я скажу вам, почему я Ширли, — сказал Граф Олаф. — Ширли я потому, что желаю, чтобы меня называли Ширли, и невежливо этого не делать.

— По-моему, мы вполне можем быть невежливыми с таким отвратительным человеком, как вы, — сказала Вайолет.

Граф Олаф покачал головой.

— Но если вы что-нибудь невежливое мне сделаете, — сказал он, — я могу сделать что-нибудь невежливое вам, например голыми руками выдрать вам волосы.

Вайолет и Солнышко посмотрели на руки Графа Олафа и только сейчас заметили, что он отрастил очень длинные ногти, которые для маскировки выкрасил в ярко-красный цвет. Бодлеры-сестры переглянулись. Ногти Графа Олафа выглядели действительно очень острыми.

— Хорошо, Ширли, — сказала Вайолет. — Вы околачиваетесь в Полтривилле с тех самых пор, как мы приехали, не так ли?

Ширли подняла руку и поправила съехавший парик.

— Возможно, — произнесла она тем же смехотворно высоким голосом.

— И все это время прячетесь в здании в форме глаза, верно?

Ширли захлопала глазами, и Бодлеры заметили, что ниже единственной длинной брови — еще одним опознавательным знаком Графа Олафа — приклеены длинные накладные ресницы.

— Возможно, — сказала она.

— И вы в сговоре с доктором Оруэлл! — сказала Вайолет, пользуясь фразой, которая здесь означает: «Работаете вместе с ней над тем, чтобы захватить состояние Бодлеров». — Ведь так?

— Вероятно, — сказала Ширли, кладя ногу на ногу и показывая белые чулки, усеянные изображениями глаза.

— Попинш! — выкрикнула Солнышко.

— Солнышко имеет в виду, — сказала Вайолет, — что доктор Оруэлл загипнотизировала Клауса и это повлекло за собой ужасный несчастный случай, разве не так?

— Допустим, — сказала Ширли.

— И его снова гипнотизируют, прямо сейчас, разве нет? — спросила Вайолет.

— Не исключено, — сказала Ширли.

Вайолет и Солнышко переглянулись. Вайолет взяла Солнышко за руку и попятилась к двери.

— И теперь, — сказала Вайолет, — вы намерены нас похитить, не так ли?

— Конечно нет, — ответила Ширли. — Я намерена предложить вам печенье, как положено доброй маленькой регистраторше.

— Вы не регистраторша! — воскликнула Вайолет.

— Разумеется, я регистраторша, — сказала Ширли. — Бедная регистраторша, которая живет совсем одна и которой очень хочется воспитывать собственных детей. Фактически троих: маленькую языкастую девочку, загипнотизированного мальчика и острозубого младенца.

— Вы не можете нас воспитывать, — сказала Вайолет. — Нас уже воспитывает Сэр.

— Ах, он весьма скоро передаст вас мне, — сказала Ширли, и ее глаза ярко заблестели.

— Не говорите в… — сказала Вайолет, но замолкла, прежде чем договорить «…здора».

Она хотела сказать «…здора». Она хотела сказать «ничего подобного Сэр не сделает», но в глубине души вовсе не была в этом уверена. Он уже заставил трех Бодлеров спать в койках, расположенных в три яруса. Уже заставил их работать на лесопилке. И уже давал им на ланч лишь жевательную резинку. Поэтому, как ни хотелось Вайолет верить, что заявление, будто Сэр с легкостью передаст бодлеровских сирот Ширли, чистейший вздор, ее одолели сомнения. Она была лишь наполовину уверена в этом и поэтому произнесла только первую букву слова.

— В? — раздалось у нее за спиной. — Что значит это «в»?

Вайолет и Солнышко обернулись и увидели, что доктор Оруэлл вводит в приемную Клауса. На нем были новые очки, и выглядел он каким-то смущенным.

— Клаус! — воскликнула Вайолет. — Мы так в… — но, заметив выражение его лица, замолкла, прежде чем проговорить «…олновались».

На лице Клауса было то же выражение, что и прошлой ночью, когда он вернулся после первого визита к доктору Оруэлл. Под новехонькими очками светились круглые-круглые глаза Клауса. Он сдержанно и как-то странно улыбнулся сестрам, словно не слишком хорошо их знал.

— Опять ты со своим «в», — сказала доктор Оруэлл. — Что, в конце концов, оно означает?

— «В», разумеется, не слово, — сказала Ширли. — Только последний дурак способен произнести слово вроде «в».

— Они действительно не слишком умны, — согласилась доктор Оруэлл, словно они разговаривали о погоде, а не оскорбляли маленьких детей. — Должно быть, у них очень низкая самооценка.

— Я с вами более чем согласна, — сказала Ширли.

— Зовите меня Джорджина, — ответила ужасный оптиметрист, подмигнув. — Итак, девочки, вот ваш брат. После приема он немного устал, но к утру будет в полном порядке. Более чем в порядке. Гораздо более. — Она повернулась и указала на дверь тростью с драгоценным камнем: — Надеюсь, выход вы и сами найдете.

— Я не найду, — слабым голосом проговорил Клаус. — Я не помню, как сюда пришел.