Этот бессмертный (сборник) - Желязны Роджер Джозеф - Страница 121

— Наверное, есть какая-то возможность выключить обратный принцип связи? — спросил Минтон.

— Пока нет. Этого нельзя сделать, не пожертвовав некоторой эффективностью оператора. Как раз сейчас над этим работают в Вене, но до решения еще очень далеко.

— Если вы найдете решение, то, вероятно, сможете вторгнуться в более значительные области душевных болезней, — сказал Минтон.

Рендер допил свой пунш. Ему не понравилось подчеркнутое слово «значительные».

— А пока, — сказал он после паузы, — мы лечим то, что можем, и лучшим способом, какой знаем, а нейротерапия — лучшее из того, что мы знаем.

— Кое-кто утверждает, что вы в действительности не лечите неврозы, а угождаете им — удовлетворяете пациентов, давая им маленькие миры, в которых их собственные неврозы свободны от реальности, миры, где они командуют, как помощники Бога.

— Не совсем так, — сказал Рендер. — То, что случается в этих маленьких мирах, не обязательно приятно пациенту. И он почти ничем не командует: командует Творец, или, как вы сказали, Бог. Это познавательный опыт. Вы познаете радость и познаете боль. В основном в этих случаях больше боли. — Он закурил и получил вторую порцию пунша. — Так что я не считаю эту критику верной, — закончил он.

— А она широко распространена.

Рендер пожал плечами. Он дослушал рождественский гимн и встал.

— Большое спасибо, Хейделл, — сказал он, — мне пора.

— Что вы торопитесь? — спросил Хейделл. — Оставайтесь подольше.

— Рад бы, но у меня наверху люди, так что я должен вернуться.

— Да? Много?

— Двое.

— Давайте их сюда. Я тут устроил буфет, и всего более чем достаточно. Накормлю и напою их.

— Идет, — сказал Рендер.

— Ну и прекрасно. Почему бы вам не позвонить им отсюда? Рендер так и сделал.

— Лодыжка Пита в порядке, — сообщил он.

— Замечательно. А как насчет моего манто? — спросила Джилл.

— Забудь о нем пока. Я займусь им позднее.

— Я попробовала теплой водой, но оно все еще розоватое…

— Положи его обратно в коробку и больше не морочь мне голову! Я же сказал, что займусь им.

— Ладно, ладно. Мы через минуту спустимся. Винни принесла подарок для Питера и кое-что для тебя. Она собирается к сестре, но сказала, что не спешит.

— Прекрасно. Тащи ее вниз. Она знает Хейделла.

— Отлично. — Она выключила связь.

Канун Рождества. В противоположность Новому году это скорее личное время, чем общественное; время сосредоточиться на себе и семье, а не на обществе; это время многих вещей; время получать и время терять; время хранить и время выбрасывать; время насаждать и время вырывать посеянное…

Они ели в буфете. Большинство пило горячий ренрикс с корицей и гвоздикой, фруктовый коктейль и пахнущий имбирем пунш. Разговаривали об искусственных легких, о компьютерной диагностике, о бесценных свойствах пенициллина. Питер сидел, сложив руки на коленях, слушал и Наблюдал. Его костыли лежали у ног. Комната была полна музыки.

Джилл тоже сидела и слушала.

Когда говорил Рендер, слушали все. Винни улыбалась, взяв еще стаканчик. Рендер говорил как диктор, с иезуитской логикой. Ее босс — человек известный. А кто знает Минтона? Только другие врачи. Творцы знамениты, а она секретарша Творца. О Творцах знает всякий. Подумаешь — быть специалистом по сердцу или костям или по внутренним болезням! А ее босс был ее мерилом славы. Девушки вечно расспрашивали ее о нем, о его волшебном аппарате…

В еженедельнике «Тайм» Рендеру было отведено три столбца — на два больше, чем другим (не считая Бартельметра, конечно).

Музыка сменилась легкой классической. Винни почувствовала ностальгию, ей вновь хотелось танцевать, как она танцевала в давние времена. Праздничное настроение, компания вкупе с музыкой, пуншем и полумраком заставили ее ноги медленно пританцовывать, а мозг — вспоминать сцену, полную света и движения, и себя. Она прислушалась к разговору.

— … если вы можете передавать и воспринимать их, значит, можете и записывать? — спрашивал Минтон.

— Да, — ответил Рендер.

— Я вот что подумал: почему нам не покажут подробнее все ваши чародейства?

— Лет через пять-десять, а может, и раньше — покажут. Но сейчас использование прямой записи ограничено — только для квалифицированного персонала.

— Почему?

— Видите ли… — Рендер сделал паузу, чтобы закурить, — … если быть полностью откровенным, то вся эта область остается под строгим контролем, пока мы не узнаем о ней побольше. Если это дело широко обнародовать, его могут использовать в коммерческих целях… и, возможно, с катастрофическими последствиями.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что мог бы взять вполне стабильную личность и построить в ее мозгу любой вид сна, какой вы могли бы назвать, и множество таких, что вы назвать не сможете — сон с градацией от насилия и секса до садизма и извращений, сон о заговоре, безумии, сон о немедленном выполнении любого желания. Я даже мог бы ввести визуальное искусство, от экспрессионизма до сюрреализма, если хотите. Сон о насилии в кубистической постановке — нравится? Прекрасно. Можете стать лошадью из «Герники». Я мог бы записать все это и проиграть вам или кому угодно множество раз.

— Вы Бог!

— Да, Бог. Я мог бы сделать Богом и вас тоже, если бы вы захотели, мог бы сделать Создателем и оставить вас на полные семь дней. Я управляю чувством времени, внутренними часами и могу растянуть реальную минуту в субъективные часы.

— Рано или поздно такие вещи произойдут, не так ли?

— Да.

— И каковы будут результаты?

— Никто не знает.

— Босс, — тихо сказала Винни, — вы могли бы снова вернуть к жизни воспоминания? Могли бы воскресить что-то из прошлого и дать ему жизнь в мозгу человека, и чтобы все это было как бы реальным?

Рендер прикусил губу и как-то странно поглядел на нее.

— Да, — сказал он после долгой паузы, — но это не было бы добрым делом. Это поощряло бы жизнь в прошлом, которое уже не существует. Это нанесло бы ущерб умственному здоровью. Это регресс, атавизм, невротический уход в прошлое.

Комната наполнилась звуками «Лебединого озера».

— И все-таки, — сказала Винни, — я хотела бы снова стать лебедем.

Она медленно встала и сделала несколько неуклюжих па — отяжелевший, подвыпивший лебедь в красновато-коричневой одежде. Затем она покраснела и поспешно села, но засмеялась, и все засмеялись с ней.

— А куда бы. вы хотели вернуться? — спросил Минтон Хейделла.

Маленький доктор улыбнулся.

— В один летний уик-энд моего третьего года в медицинской школе, — сказал он. — Да, я истрепал бы эту ленту за неделю. А как насчет тебя, сынок? — спросил он Питера.

— Я слишком, мал, чтобы иметь какие-то хорошие воспоминания, — ответил Пит. — А вы, Джилл?

— Не знаю… Я думаю, я хотела бы снова стать маленькой девочкой, и чтобы папа — я имею в виду моего отца — читал мне воскресными зимними вечерами. — Она взглянула на Рендера. — А ты, Чарли? Если бы ты не был в данный момент профессионалом, в каком времени ты хотел бы быть?

— В этом самом, — с улыбкой ответил он. — Я счастлив как раз там, где я есть, в настоящем, которому принадлежу.

— Ты и в самом деле счастлив?

— Да, — сказал он и взял еще бокал пунша. — Я и в самом деле счастлив. — Он засмеялся.

Позади него послышалось тихое посапывание. Винни задремала.

А музыка кружилась и кружилась, и Джилл смотрела на Рендеров — то на отца, то на сына. Лодыжка Питера снова была в гипсе. Сейчас мальчик зевал. Она разглядывала его. Каким он будет через десять-пятнадцать лет? Вспыхнувшим гением? Мастером какой-нибудь еще неисследованной проблемы? Она смотрела на Питера, а он следил за отцом.

— Но это могло бы быть подлинной формой искусства, — говорил Минтон, — и никто больше него не имеет права на самоубийство…

Она коснулась его руки. Он вздрогнул, как бы проснувшись, и отдернул руку.

— А устала, — сказала она. — Ты не отвезешь меня домой?