Кровожадный Карнавал - Сникет Лемони - Страница 8

— Она не любит, когда ее дразнят, — сказала Вайолет.

— Я тоже не люблю, когда меня дразнят. — Кевин повесил голову. — Но где бы я ни показался, люди сразу начинают шептаться: «Вон идет Кевин с равнодействующими руками».

— Равнодействующими? — переспросил Клаус. — Значит, вы одинаково владеете и правой, и девой рукой?

— Так вы обо мне слышали? — обрадовался Кевин. — Поэтому и приехали сюда, в Пустоши? Чтобы увидеть человека, который пишет свое имя любой рукой — что левой, что правой?

— Нет, — ответил Клаус. — Просто я знал слово «равнодействующий», я прочел его в одной книжке.

— Мне так и показалось, что вы смышленые, — сказал Хьюго. — В конце концов, у вас вдвое больше мозгов, чем у других людей.

— А у меня только один, — с грустью заметил Кевин. — Один мозг, две равно-действующие руки и две равнодействующие ноги. Что я за урод!

— Все-таки это лучше, чем горб, — возразил Хьюго. — Руки у тебя, может, и уродские, зато плечи и спина абсолютно нормальные.

— Что толку, — отозвался Кевин, — руки-то от них отходят равнодействующие, любая может держать нож и вилку!

— Ох, Кевин! — Женщина вылезла из гамака и погладила его по голове. — Я знаю, такое уродство переносить трудно, но попробуй взглянуть на это с хорошей стороны. Все равно тебе лучше, чем мне. — Она повернулась к Бодлерам и застенчиво улыбнулась. — Меня зовут Колетт, и если вам хочется посмеяться надо мной, посмейтесь прямо сейчас, и покончим с этим.

Бодлеры уставились на Колетт, а потом друг на друга.

— Р-ренаф-ф, — проворчала Солнышко, желал сказать что-то вроде «В вас я тоже ничего уродского не вижу, но в любом случае не стала бы смеяться — это невежливо».

— Наверно, у волков такой смех, — сказала Колетт. — Но я не обижаюсь на Чабо за то, что она смеется над женщиной-змеей.

— Женщиной-змеей? — переспросила Вайолет.

— Да. — Колетт вздохнула. — Я могу изгибаться как угодно и принимать самые невероятные позы. Глядите!

И Колетт, еще раз вздохнув, принялась демонстрировать все возможности женщины-змеи. Сперва она согнулась пополам и просунула голову между ногами, потом свернулась клубком на полу. Затем, опершись одной ладонью об пол, приподняла все тело на нескольких пальцах, а ноги заплела спиралью. Под конец она прыжком перевернулась в воздухе, постояла чуть-чуть на голове и переплела руки и ноги вместе, точно моток шпагата, после чего с печальной гримасой взглянула на Бодлеров.

— Ну, видите, какой я урод? — сказала она.

— Вау! — воскликнула Солнышко.

— По-моему, это потрясающе, — призналась Вайолет. — И Чабо такого же мнения.

— Вы очень вежливые, — проговорила Колетт, — но мне стыдно, что я женщина-змея.

— Но если вам стыдно, — спросил Клаус, — почему же тогда не двигаться нормально?

— Потому что я работаю в Шатре Уродов, Эллиот, — ответила Колетт. — Никто мне не будет платить, если я не буду извиваться.

— Интересная дилемма, — проговорил Хьюго, употребив затейливое слово вместо «проблема», но Бодлеры знали это слово из книги про законы, стоявшей в библиотеке судьи Штраус. — Мы тут все предпочли бы быть нормальными людьми, а не уродами, но завтра утром в Шатер явится народ смотреть, как Колетт извивается и принимает невероятные позы, как Беверли-Эллиот ест кукурузу, Чабо рычит и кидается на толпу, Кевин пишет свое имя и той и другой рукой, а я надеваю одно из этих вот пальто. Мадам Лулу говорит, что людям надо давать то, чего они хотят, а они хотят видеть представление уродов. Ну все, уже очень поздно. Кевин, подай-ка мне руку помощи, повесим гамаки для новеньких, а потом попробуем немного поспать.

— Я подам тебе две руки помощи, — мрачно отозвался Кевин. — Обе действуют одинаково. Ах, как бы я хотел быть либо только правшой, либо только левшой.

— Постарайся приободриться, — мягко посоветовала Колетт. — А вдруг завтра случится чудо, и все мы получим то, о чем мечтаем.

Больше никто в фургоне не произнес ни слова. Но пока Хьюго с Кевином вешали два гамака для трех Бодлеров, дети размышляли над тем, о чем сказала Колетт. Чудеса похожи на тефтели: не существует единого мнения относительно того, из чего они сделаны, откуда взялись и как часто возникают. Одни считают, что восход солнца — чудо, так как в нем есть нечто таинственное, и он часто бывает очень красивым. А другие считают восход солнца обыкновенным явлением природы, так как он случается каждый день и к тому же чересчур рано. Одни считают телефон чудом, ибо разве не достойно удивления, что разговариваешь с человеком, находящимся в тысячах миль от тебя. А другие считают телефон просто механическим продуктом фабричного производства, изготовленным из металлических деталей, состоящим из электронной схемы и проводов, которые очень легко перерезать. И, наконец, одни считают, что улизнуть из отеля — чудо, особенно когда вестибюль наводнен полицейскими. А другие считают это обыденным фактом, поскольку это случается каждый день. Таким образом, можно вообразить, будто на свете так много чудес, что не перечесть, или, наоборот, так мало, что и упоминать о них не стоит. Но это уже зависит от того, проводите ли вы вечер, любуясь красивым закатом, или же спускаетесь с задней стороны дома на веревке из гостиничных полотенец.

Однако чудо, о котором размышляли Бодлеры, лежа в гамаках и силясь заснуть, было несравненно чудеснее любых тефтелей, встречающихся на свете. Гамаки скрипели оттого, что Клаус и Вайолет ворочались, пытаясь устроиться поудобнее в одной рубахе и штанах на двоих, а Солнышко старалась пристроить олафовскую бороду так, чтобы она не царапала ей лицо. И все трое размышляли о чуде, столь удивительном и прекрасном, что сердца у них сжимались до боли. Чудо, разумеется, заключалось в том, что кто-то из их родителей жив и либо отец, либо мама каким-то образом уцелели во время пожара, который уничтожил их дом и положил начало злополучным скитаниям сирот. То, что на свете, возможно, существует еще один живой Бодлер, было бы столь непомерным, не-вероятным чудом, что дети прямо боялись и мечтать о нем. И все-таки мечтали. Они размышляли о словах Колетт — мол, вдруг случится чудо и они все получат то, чего больше всего желают, — и ждали утра, когда хрустальный шар Мадам Лулу вдруг подарит им чудо, о котором они мечтают. Наконец встало солнце, как встает каждый день, и наступило раннее утро. Трое Бодлеров спали очень мало, ибо все время мечтали, наблюдали, как в фургоне постепенно светлеет, слушали, как ворочаются в своих гамаках Хьюго, Колетт и Кевин, и предавались размышлениям — вошел ли уже Граф Олаф в шатер гадалки и узнал ли что-нибудь новое. И как раз когда ожидание сделалось совсем невыносимым, они услышали торопливые шаги и гром-кий металлический стук в дверь.

— Просыпайтесь! Просыпайтесь! — раздался голос крюкастого. Однако прежде чем написать, что он сказал еще, я хочу упомянуть еще об одной черте, общей для чуда и тефтелей: и то и другое может выглядеть чем-то одним, а на поверку оказаться чем-то совсем другим.

Так однажды случилось со мной в кафетерии, когда в поданном на ланч блюде у меня обнаружилась маленькая фотокамера. Так случилось и с Вайолет, Клаусом и Солнышком, хотя в тот момент они еще не знали, что сказанное крюкастым обернется чем-то совсем иным, а вовсе не тем, о чем они подумали, когда услыхали голос за дверью фургона.

— Просыпайтесь! — опять закричал крюкастый и замолотил в дверь. — Вставайте, да поживее! У меня прескверное настроение, мне с вами некогда возиться. Работы по горло. Мадам Лулу и Граф Олаф уехали по делам, поэтому я отвечаю за Шатер Уродов. Хрустальный шар обнаружил, что один из проклятых Бодлеров-родителей жив. А в фургоне с сувенирами почти не осталось статуэток.