Кошмарная клиника - Сникет Лемони - Страница 8

— Но разве это не затруднит поиски нужной информации? — осведомился Клаус. — Ведь люди не будут знать, смотреть им на букву Д, или на П, или на О.

— Значит, посмотрят на все три. Не всегда сразу ясно, где находится нужная информация. Помните, работа с документами — самое главное, что мы делаем в нашей больнице, так что ваша работа очень важна. Вы уверены, что сумеете правильно разложить бумаги? Я бы хотел, чтобы вы приступили к работе немедленно.

— Думаю, мы справимся, — ответила Вайолет. — А что будет делать третий волонтер?

Хэл на минуту замешкался с ответом, но потом приподнял кверху связку ключей.

— Я потерял несколько ключей от шкафов, — признался он. — Мне нужно что-то острое, чтобы открыть эти шкафы.

— Я! — выпалила Солнышко.

— Моя сестра имеет в виду, что эта задача как раз для нее — у нее очень острые зубы, — пояснила Вайолет.

— Твоя сестра? — Хэл поскреб голову. — Я почему-то знал, что вы родственники. Я уверен, что недавно где-то читал о вас.

Дети опять переглянулись, и в желудках у них затрепетало от волнения.

— Вы читаете «Дейли пунктилио»? — робко спросил Клаус.

— Конечно нет, — возмутился Хэл. — Это худшая газета из всех, которые мне известны. Почти все, что они печатают, — абсолютная ложь.

Бодлеры с облегчением улыбнулись.

— Мы не можем передать вам, как рады это слышать, — сказала Вайолет. — Пожалуй, пора приступить к работе.

— Да-да, — отозвался Хэл. — Пойдем, малютка, я тебе покажу, какие шкафы не отпираются, а вы начинайте раскладывать бумаги. Хорошо бы все-таки вспомнить… — голос Хэла замер, но он тут же щелкнул пальцами и улыбнулся.

Если вы, скажем, слушаете приятную музыку, то вполне можете щелкнуть пальцами и улыбнуться, показывая, что музыка обладает чарами, способными успокоить вашу взволнованную душу. Если вы работаете шпионом, то вполне можете щелкнуть пальцами и улыбнуться, передавая секретное сообщение с помощью кода, который состоит в щелчке и улыбке. Но вы также можете щелкнуть пальцами и улыбнуться, когда, промучившись в попытках что-то вспомнить, вы вдруг это вспоминаете. Хэл не слушал музыку в Хранилище Документов, и после девяти месяцев шести дней и четырнадцати часов проведенных мною расследований я с относительной уверенностью могу сказать, что Хэл не был шпионом. Стало быть, разумно сделать вывод, что он кое-что вспомнил.

— Я кое-что сейчас вспомнил. Я знаю, почему вы мне знакомы, — сказал Хэл, продолжая вести Солнышко по другому проходу, чтобы показать ей, где пригодятся ее зубы. Голос его долетал до старших Бодлеров, как будто он говорил в микрофон. — Я, разумеется, не прочел всю информацию, но я заметил кое-какие сведения о вас в досье о сникетовских пожарах.

Глава пятая

— Просто ничего не понимаю, — сказал Клаус, что говорил нечасто.

Вайолет кивнула и произнесла фразу, которую тоже говорила не так-то часто.

— Боюсь, эту загадку нам не решить.

— Пиетрисикамоллавиадельрехиотемексити, — выговорила Солнышко. Слово это она произнесла до сих пор только однажды. Значило оно нечто вроде «Должна признаться, я не имею ни малейшего понятия о том, что происходит». В первый раз младшая из Бодлеров произнесла его, когда ее только что принесли домой из родильного дома, где она появилась на свет, и она глядела на брата с сестрой, склонившихся над ее кроваткой. На сей раз она сидела в недостроенном крыле больницы, где работала, и глядела на брата с сестрой, которые пытались догадаться, что имел в виду Хэл, говоря о сникетовских пожарах. Если бы я находился с ними рядом, то рассказал бы им длинную и страшную историю о мужчинах и женщинах, которые вступили в когда-то благородную организацию, а в результате жизнь их оказалась загублена алчным человеком и равнодушной к истине газетой. Но дети были совсем одни, и от той истории у них осталось лишь несколько страничек из квегмайровских записных книжек.

Наступил вечер, и бодлеровские сироты, проработавшие весь день в Хранилище Документов, постарались устроиться в недоконченной части больницы со всем возможным, я бы сказал, комфортом, если бы о комфорте вообще могла идти речь. Вайолет нашла несколько электрических фонариков, с помощью которых строители работали в темных углах, но когда она приладила их так, чтобы осветить окружающее, они осветили лишь его неприглядность. Клаус подобрал несколько больших тряпок, которыми маляры прикрывали пол, чтобы не заляпать его краской, но когда он завернулся в них и закутал сестер, тряпки нисколько не спасали от безжалостно резкого ледяного ветра, задувавшего за пластикат, прибитый к доскам. Солнышко накрошила зубами несколько фруктов из вазы Хэла, чтобы сделать на обед что-то вроде фруктового салата, но с каждой съеденной горстью нарезанных фруктов становилась нагляднее вся неуместность житья в таком неуютном уединенном месте. Но если детям было ясно, каким грязным, холодным и неподходящим было их новое жилье, то все остальное яснее не делалось.

— Мы хотели использовать Хранилище Документов для того, чтобы узнать побольше о Жаке Сникете, — сказала Вайолет, — но, кажется, в результате узнаем больше только о самих себе. Как вы думаете, что написано про нас в досье, о котором упоминал Хэл?

— Не знаю, — отозвался Клаус. — Не думаю, чтобы и Хэл это знал. Он ведь сказал, что не читает бумаг.

— Сиирг, — произнесла Солнышко, что означало «Я побоялась его расспрашивать».

— Я тоже, — призналась Вайолет. — Нам нельзя привлекать к себе внимание. В любой момент Хэл может узнать, что нас разыскивают как убийц, и нас потащат в тюрьму, прежде чем мы успеем что-нибудь разведать.

— Один раз мы выбрались из тюремной камеры, — заметил Клаус, — но вряд ли это получится снова.

— Я подумала, если нам удастся просмотреть страницы из записных книжек Дункана и Айседоры, — сказала Вайолет, — мы найдем там ответы на наши вопросы. Только записи их очень трудно разобрать.

Клаус нахмурился и повертел туда-сюда обрывки страниц, как будто складывал кусочки головоломки.

— Гарпун разодрал их в клочья, — сказал он. — Послушайте, что пишет Дункан: «Жак Сникет работал в Г.П.В., что означает Группа…», а дальше на середине фразы разорвано.

— А на этой странице, — подхватила Вайолет, беря в руки страничку, о которой я даже и думать не хочу, — написано:

Видите — рифмованное двустишие, наверное, его написала Айседора.

— А на этом клочке стоит «квартира», — продолжал Клаус, — и еще изображено что-то вроде половины карты. Возможно, речь идет о квартире, где мы жили у Джерома и Эсме Скволор.

— Не напоминай, — Вайолет содрогнулась при мысли о всех злоключениях, пережитых в доме номер 667 на Мрачном Проспекте.

— Рабейв, — Солнышко показала на еще один обрывок.

— Тут два имени, — подтвердила Вайолет. — Одно — Аль Фонкут.

— Это который написал ту противную пьесу, в которой Граф Олаф заставил нас участвовать, — напомнил Клаус.

— Да, знаю, но второе имя мне незнакомо: Ана Грамма.

— Ну, раз Квегмайры расследовали злодейский умысел Графа Олафа, это может быть кто-то из его помощников.

— Вряд ли крюкастый, — усомнилась Вайолет, — и не лысый с длинным носом. Ана — не мужское имя.

— Может, оно принадлежит одной из на-пудренных женщин, — предположил Клаус.

— Орландо![1] — выкрикнула Солнышко, что означало «Или тот, который не то мужчина, не то женщина».

— Или кто-то, кого мы еще не встречали. — Вайолет вздохнула и перешла к следующему листку. — Эта страница цела, но тут только длинный список дат. Получается, как будто нечто происходило каждые три месяца.

Клаус взял самый маленький обрывок и показал сестрам. Глаза его за стеклами очков сделались очень грустными.