Кошмарная клиника - Сникет Лемони - Страница 12

— И о нас, — добавил Клаус. — Не забывайте об этом.

Дети уставились друг на друга.

— Бодлеры! — прошептала Солнышко.

Без дальнейших разговоров сироты бросились к проходу «Б», пробежали мимо шкафа Бабочка-Бавария, Бактерия-Балет и Бамбук-Баскервиль, остановились около Бат Мицва-Борщ. Пока от дверей шел визжащий звук, Клаус перепробовал девять ключей, прежде чем отпер шкаф, и там, между еврейской церемонией совершеннолетия девочек и вкусным русским супом, дети нашли папку, помеченную «Бодлеры».

— Здесь, — сказал Клаус, вынимая ее из ящика трясущимися руками.

— Что там? Что там говорится? — в возбуждении спрашивала его Вайолет.

— Смотрите, — сказал Клаус, — снаружи есть примечание.

— Читай, — сказала Солнышко отчаянным шепотом, потому что дверь начала страшно сотрясаться на петлях. Видимо, попытки стоявшего за дверью потерпели неудачу.

Клаус приподнял папку повыше, чтобы прочесть при тусклом освещении: «Все тринадцать страниц сникетовского досье забраны из Хранилища Документов для официального расследования». Клаус поднял голову, и сестры увидели у него за стеклами очков слезы в глазах.

— Вот когда, наверное, Хэл видел наши фотографии — когда вынимал папку и отдавал для официального расследования. — Клаус уронил папку на пол и в полном отчаянии сел рядом. — Тут ничего нет.

— Нет есть! — возразила Вайолет. — Глядите!

Бодлеры посмотрели на раскрывшуюся папку и увидели один-единственный листок.

— Страница тринадцать, — продолжала Вайолет, глядя на цифру, напечатанную в углу страницы. — Ее, наверное, не взяли случайно.

— Вот почему так важно скреплять скрепкой бумаги, объединенные одной темой, даже когда складываешь их в одну папку, — сказал Клаус. — Но что там написано?

Раздалось продолжительное «кря-я-як», и дверь Хранилища с громким «бум» слетела с петель и, словно в обмороке, грохнулась на пол огромной комнаты. Однако дети на обратили на это ни малейшего внимания. Вайолет, Клаус и Солнышко сидели и глядели на тринадцатую страницу досье, пораженные увиденным до такой степени, что даже не прислушивались к странным неровным шажкам, — вторгшийся в комнату уже ступал по проходам вдоль шкафов.

Тринадцатая страница бодлеровского досье не изобиловала информацией: одна фотография, прикрепленная скрепкой, и над ней надпись, напечатанная на машинке. Но порой достаточно одной фотографии и одной фразы, чтобы автор этой книги плакал, пока не уснул, годы спустя после того, как был сделан снимок. Или чтобы трое детей сидели и безотрывно глядели на страницу, как будто на ней была напечатана целая книга.

На снимке четверо людей стояли перед зданием, которое Бодлеры узнали мгновенно. Это был дом номер 667 по Мрачному Проспекту, где они короткое время жили у Джерома и Эсме Скволор, пока дом не сделался еще одним ненадежным пристанищем, в котором оставаться стало опасно. Первым на снимке был Жак Сникет, он смотрел на фотографа и улыбался. Рядом, отвернувшись от камеры, стоял мужчина — лица его не было видно, только одна из рук, в которой он сжимал блокнот и перо, как будто был писателем или журналистом. Дети не видели Жака Сникета с тех пор, как он умер, а писателя, судя по всему, не видели никогда. Но рядом с этими двумя людьми стояли еще двое, кого дети не чаяли больше видеть. Упрятанные в длинные пальто, замерзшие, но со счастливыми лицами стояли родители Бодлеры.

«Основываясь на фактах, обсуждаемых на странице девять, — гласила надпись над снимком, — эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно».

Глава седьмая

— Вот уж не думала, что доживу до этого дня, — проговорила Вайолет и опять устремила взгляд на тринадцатую страницу. Родители Бодлеры тоже глядели на нее, и ей на миг показалось, что сейчас отец выступит из фотографии и скажет: «Привет, Эд. Ты где была?» Эд — сокращение от Томаса Алвы Эдисона, одного из величайших изобретателей всех времен, и Эдом называл Вайолет только отец. Но на снимке он, конечно, не шевельнулся, а только стоял и улыбался перед домом 667 по Мрачному Проспекту.

— Я тоже, — сказал Клаус, — не думал, что мы еще увидим наших родителей. — Он вгляделся в мамино пальто. Во внутреннем кармане мама обычно держала карманный словарик и доставала всякий раз, как ей встречалось незнакомое слово. Поскольку Клаус был великий любитель чтения, мама пообещала когда-нибудь отдать ему словарик, и сейчас ему показалось, что мама вот-вот сунет руку во внутренний карман пальто и протянет ему маленькую книжечку в кожаном переплете.

— И я тоже, — повторила за ними Солнышко. Она смотрела на улыбающихся родителей, и ей вдруг вспомнилась, впервые со дня пожара, песенка, которую мама с отцом пели вместе, когда Солнышку приходило время ложиться спать. Песня называлась «Мясник»[7], и родители пели ее поочередно, мама высоким голосом с придыханием, а отец низким и глубоким, как пароходная сирена. Песня как нельзя лучше убаюкивала Солнышко, и ей было уютно и не страшно в своей детской кроватке.

— Наверно, фотография сделана давно, — заметила Вайолет. — Смотрите, какие они тут молодые. Даже еще без обручальных колец.

«На основании фактов, обсуждаемых на странице девять, — снова прочел Клаус вслух фразу, напечатанную над фотографией, — эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно». Клаус остановился и посмотрел на сестер.

— Что это значит? — спросил он еле слышным голосом. — Кто-то из наших родителей жив?

— Так-так-так! — раздался знакомый издевательский голос, и дети услышали, как странные неровные шажки направляются прямо к ним. — Смотрите, кто тут у нас!

Бодлеровские сироты настолько были ошарашены своей находкой, что совсем забыли про неизвестную личность, которая взломала замок в Хранилище Документов. И теперь, подняв головы, они увидели высокую тощую фигуру, идущую по проходу «Б» ТОЧКА. Эту особу они видели совсем недавно и надеялись никогда больше не видеть. Можно дать разные определения этой особе, включая «подружка Графа Олафа», «бывшая опекунша бодлеровских сирот», «шестой по важности городской финансовый советник», «бывшая обитательница дома 667 по Мрачному Проспекту» и еще ряд определений, слишком скверных, чтобы быть напечатанными в книге. Но накрашенный рот прорычал имя, которое она предпочитала всем другим:

— Я — Эсме Джиджи Женевьев Скволор, — представилась Эсме Джиджи Женевьев Скволор, хотя Бодлеры, как ни старайся, и без того не могли ее забыть. Она встала перед Бодлерами, и они сразу поняли, почему шаги ее были такими странными и неуверенными. С тех пор как дети ее знали, Эсме Скволор всегда была рабыней моды, что в данном случае означает «одевалась в невероятно дорогие и часто невероятно нелепые наряды». Этим вечером на ней было длинное пальто, сшитое из меха большого количества животных, убитых самыми неприятными способами; в руке она держала сумочку, имевшую форму глаза, точь-в-точь как татуировка на левой щиколотке у ее дружка. Еще на ней была шляпа с вуалью, падавшей ей на лицо, как будто она сморкалась в черный шелковый платок, а потом забыла убрать его, а на ногах — туфли с каблуками-стилетами. Стилет — это небольшой, с тонким лезвием нож наподобие кинжала, каким мог бы пользоваться карнавальный актер либо убийца. Слово «стилет» иногда употребляют для описания женских туфель на очень высоких и узких каблуках. Но в данном-то случае речь шла о паре туфель с настоящими тонкими ножами вместо каблуков. Стилеты были обращены вниз, так что с каждым шагом Эсме вонзала каблуки в пол Хранилища Документов. Иногда стилеты застревали, и тогда злодейке приходилось останавливаться и выдергивать их из пола, чем и объяснялись странные неровные шаги. Такие туфли считались, что называется, последним криком моды, но у Бодлеров были дела поважнее, чем листать журналы с перечислением, что в моде и что вышло из моды, поэтому они глядели во все глаза на туфли Эсме и удивлялись, зачем она носит такую агрессивную и вместе с тем непрактичную обувь.