Кровавая карусель - Белоусов Роман Сергеевич - Страница 5

Позже она стала женой герцога, и знаменитый Хогарт увековечил ее на своей картине.

Театр на Портюгел-роу посещал главным образом состоятельный люд. Зрители победнее и менее притязательные предпочитали другие театры, в частности «Сэдлерз уэллз», в пригороде, где любили проводить время, посмеяться над солеными шутками актеров, полюбоваться канатоходцами и фиглярами. Не менее популярными были балаганы с аттракционами в пригородном саду Уоксхолла, представления кукольников ну и, конечно, ярмарочное веселье с непременной ильмовой доской, стонущей на удивление публики от прикосновения раскаленного железа. Многих привлекали скачки и бега, кегли и футбол, ристалища знаменитых бентамских бойцовых петухов, посещение зверинца, состязание боксеров, борьба и палочные бои, неизменным победителем в которых выходил любимец лондонцев Джеймс Фигг. Летом лодки любителей речных прогулок покрывали темную гладь Темзы, а зимой на замерзшей реке катались на коньках, устраивали гулянья.

Весело можно было провести денек и во время традиционного весеннего праздника, потанцевать вокруг «майского дерева» — столба, украшенного цветами, полюбоваться состязанием лучников в честь Робин Гуда. Любили потешиться и во время маскарада, когда ежегодно 5 ноября по улицам с гиканьем и улюлюканьем таскали, а затем сжигали чучело Гая Фокса — в обязательных белых перчатках и с неизменным фонарем в руках. Между тем стража, согласно театрализованному представлению, совершала с факелами обход подвалов парламента, разыскивая якобы прячущегося здесь офицера Гая Фокса — участника и главного исполнителя Порохового заговора, пытавшегося в 1605 году взорвать парламент и убить короля.

Любители более острых ощущений направлялись в игорные дома (хотя азартные игры и запрещались законом, но были весьма прибыльным делом).

Куда более пристойным, чем хождение по игорным домам, считалось посещение кофеен, тех самых знаменитых лондонских кофеен, которых насчитывалось в городе около пятисот. Здесь за чашкой кофе встречались с друзьями, коротали время в долгих беседах, просматривали свежие газеты и журналы, спорили о последних политических событиях, обсуждали литературные новинки. Память о некоторых из этих своеобразных клубов жила долгие годы. Кофейня Вилля, где встречались поэты; кофейня Слафтера, куда хаживали художники и музыканты; кофейня Кэта, которую в течение двадцати лет посещали литераторы, сторонники партии вигов; кофейня «Сант-Джон», запечатленная У. Хогартом в «Современной полуночной беседе».

Толпы зрителей собирались в Бир-гарден поглазеть на травлю собаками самых злобных и огромных медведей, когда-либо существовавших в Англии, как сообщала реклама. «Можно увидеть также травлю быков собаками», — говорилось далее в объявлении, помещенном 9 июня 1716 года в «Ориджинл уикли джорнэл». В конце предусмотрительно указывалось и время начала «состязаний» — 3 часа пополудни, так как «этот спорт продлится долго».

Но самым популярным зрелищем, неизменно привлекавшим огромное число людей, была казнь преступников. В эти дни (они объявлялись нерабочими) на улицы выходил буквально весь Лондон. Да что там улицы; крыши домов, деревья, колонны — все, откуда можно было увидеть предстоящее зрелище, занимали любопытные. Можно сказать, что это был огромный массовый спектакль, разыгрывавшийся на открытом воздухе.

Смертные казни (по закону, непременно публичные) совершались прямо на площадях и улицах, на Черинг-кросс, на Бирже, у ворот Темпл-бар, в Ко- вент-гарден, а также на Тауэр-хилл, где издревле лишались головы особы знатного происхождения. Для них же существовала привилегия — вольнонаемный палач. Прикосновение профессионала считалось бесчестием, и аристократам предоставлялась возможность его избежать. Что касается большинства простолюдинов, приговоренных к смерти, то их чаще всего казнили в Тайберне, на огромном лугу в двух милях от города. Сюда съезжались и приходили со всех его концов. Даже великосветские кокетки в сопровождении щеголей-кавалеров стремились не пропустить «ярмарку в Тайберне» и, случалось, платили немалые деньги за места на трибунах поближе к виселице. Но и те, кто не поддавался общему ажиотажу и не помышлял о походе в Тайберн, считали публичную казнь весьма полезным делом. Сэмюэл Джонсон признавался своему другу и биографу Джеймсу Босуэллу: «Казни должны привлекать зрителей. В противном случае они не будут отвечать своей цели». Однако маститый писатель ошибался. Зрелище казни отнюдь не очищало души и не пробуждало мысли о том, что преступник получил по заслугам. Наказание не устрашало — слишком дешево ценилась человеческая жизнь. Напротив, зрители, воспитанные на жестокости и насилии, получали удовольствие от самой процедуры. Преступник же, как бы исполнявший главную роль в этом грандиозном действе, был далек от того, чтобы разыгрывать из себя кающегося грешника. Эшафот или виселицу не считали преддверием неба.

Ровно сто лет спустя такую же картину наблюдал Виктор Гюго на Гревской площади в Париже. Поэт был поражен праздничным настроением, охватившим толпу в ожидании казни. «Все окна домов были усеяны зрителями, — писал он, отмечая, что многие окна сдавали внаймы за дорогую цену, — и там, грациозно облокотившись о подоконники, сидели молодые, нарядные женщины с бокалами в руках». С тех пор поэт не переставал гневно возмущаться смертной казнью, многие годы добиваясь ее отмены. Как добивался этого же Чарлз Диккенс, протестуя против варварских зрелищ, и в его дни все еще собиравших толпу в 50 тысяч человек. Ведь отменили же в свое время казнь путем отсечения головы, резонно напоминал писатель. Последним, кто подвергся этому наказанию, был лорд Ловит, мятежник и авантюрист, обезглавленный в 1747 году. Добивался писатель отмены и другого, менее жестокого обычая, за который ратовали сторонники «теории» устрашения. В газете «Таймс» Диккенс не раз выступал против того, чтобы тела казненных оставляли висеть на виселице, бережно укутав их в халат, предусмотрительно — на случай непогоды (!) — пропитанный дегтем. «О, экономная страна, просмаливающая повешенных!» — в свою очередь восклицал по этому поводу В. Гюго.

Но не только Гюго и Диккенс, а и многие другие писатели, в том числе Вольтер и Руссо, Шелли и де Виньи, Золя и Конан Дойл, Франс и Короленко, выступали против смертной казни — наказания главным образом для бедняков. Никакие, по их мнению, новейшие технические ухищрения — ни «национальная бритва», изобретение доктора Гильотена, ни «гуманное» предложение Эльбриджа Герри о введении смертной казни на электрическом стуле — не меняли сути дела. Впрочем, заговорят об этом лишь в XIX веке, а во времена Дефо куда как успешно применяли старый, испытанный способ — смерть через повешение. И «ярмарка в Тайберне» была одним из самых популярных зрелищ у жителей английской столицы.

Затейливый бой каминных томпионовских часов зазвучал нежно и мелодично. Стрелки, слившись в одну линию, стояли вертикально: было шесть часов утра. Обычно он вставал позже, но сегодня, вспомнил Дефо, ему надо спешить. Предстоит долгий и утомительный день.

Накануне, при последней беседе с Джеком Шеппердом, приговоренным к смерти, он условился с ним, что утром, в день казни, передаст ему во дворе тюрьмы (позже это не удалось бы) свою рукопись заранее написанного о нем памфлета. И что Джек около виселицы, на глазах у всей толпы, вернет ее обратно, будто свою собственную, лично им написанную исповедь.

Эта маленькая хитрость послужит прекрасной рекламой очередному сочинению Дефо и облегчит продажу памфлета, который отпечатают тотчас после казни. Ради этого рекламного трюка, собственно, и придется теперь тащиться через весь город в Тайберн. Что и говорить, нелегко добывать свой хлеб журналисту, да еще в таком, как он, возрасте.

Небось, несмотря на непогоду и раннее утро, наиболее нетерпеливые зрители уже занимают места на маршруте между тюрьмой и Тайберном. Наверное, и там, на лугу, уже топчутся вокруг виселицы любители кровавого спектакля. От холода не спасает ни горячая картошка в карманах пальто, ни шарф, которым закутана шея. Но, невзирая на ноябрьское ненастье, они полны решимости ждать, когда начнется «представление».