Герой Саламина - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 40

— Я вижу, сильно скрутила тебя судьба, Фемистокл, — сказал Гиерон, приглашая его к столу. — Ты ничего не видишь и не слышишь, кроме своих неприятностей. Отдохни, выпей вина, вино в Сиракузах не хуже, чем у вас, в Афинах. Впрочем, ты уже, кажется, не афинянин?

— Я пришел к тебе с важным делом, Гиерон.

— Ах да! Ты же ищешь во мне союзника! — продолжал Гиерон, и узкие черные, в набухших веках глаза его смеялись. — Я и Фемистокл! Можно ли было это предположить? Да, не тот уже ты, Фемистокл, не тот! Сейчас я вспоминаю, как ты после Саламина явился на Олимпийские игры. О Зевс и все боги! Молодой, красивый, пышный такой! И народ уже не смотрит на ристалище,[38] ни на борцов, ни на дискоболов, все только на тебя: глядите, глядите, это Фемистокл, это герой Саламинской битвы! И чужеземцам покоя там не было: «Вы знаете, кто это? Это Фемистокл, афинянин, герой Саламина!» Мне самому прогудели уши Фемистоклом. А Фемистокл сияет, светится от счастья… Любил ты почести, а, Фемистокл?

— Почести эти были заслужены мною.

— Ну еще бы! Кто же спорит. Но как идет время! И как оно все меняет! Помнится, я тогда тоже прислал на ристалище в Олимпию своих лошадей. И палатку свою поставил. Красивую, роскошную палатку…

— Я помню, Гиерон. Но…

— Еще бы тебе не помнить, Фемистокл, если ты тогда из-за этого впал в бешенство. Ты ведь тогда кричал на эллинском собрании: «Лошадей тирана нельзя допускать к состязанию на Эллинских играх! Палатку тирана следует изорвать в клочья, тирану не место здесь, в Олимпии!» Ха-ха! Что было, то было.

— Да, это было, — вздохнул Фемистокл, — но это было так давно!

— И вот теперь, ты, герой Саламина, пришел к этому тирану, — продолжал Гиерон, и, кажется, предлагаешь какой-то союз…

— Мы оба постарели, Гиерон, и оба, как я думаю, поумнели, — сказал Фемистокл, — и довольно шуток. Я пришел к тебе, чтобы узнать, долго ли ты будешь нести бремя спартанского верховодства.

— Значит, ты приехал говорить о моих делах, а не о своих? — усмехнулся Гиерон. — А я-то думал, что у тебя хватает своих забот.

— А это и есть моя забота. Ты прекрасно знаешь, почему я вынужден был покинуть Афины.

— Значит, теперь ты хочешь с моей помощью поразить Спарту, чтобы возвратиться в Афины.

— Да. Твоя гегемония над Элладой, человека просвещенного и гуманного, мне представляется единственно возможной.

— Ты мне предлагаешь гегемонию над Элладой?

— Это будет освобождением Афин от спартанских цепей, которыми опутана сейчас моя родина.

Гиерон с минуту молча смотрел на Фемистокла, и Фемистокл видел, как в глазах его загораются хитрые огоньки.

— Клянусь Зевсом, Фемистокл, — сказал он, — ты по-прежнему хитроумен. Но я скажу тебе, чем кончится для меня эта затея. Я возьму верх над Спартой и над теми, кто правит в Афинах по указке спартанцев. Ты вернешься в Афины и снова станешь во главе афинского правительства, а потом захватишь Сикелию и заставишь плясать Гиерона под свою свирель. Не так ли, друг мой? Недаром же ты назвал своих дочерей именем моих городов — одна у тебя Сибарида, а у меня есть город Сибарис. А другая — Италия, уже целая страна!

— Да, я думал вмешаться в твои дела, — ответил Фемистокл, — но я только хотел поддержать тебя против Кротона, который теснил твои города. Однако…

— Давай на этом закончим наш разговор, Фемистокл, — решительно прервал его Гиерон, — сейчас из этого ничего не выйдет. И должен предупредить тебя, что, если спартанцы придут искать тебя здесь, я не стану тебя защищать.

Фемистокл с тяжелой душой вернулся на корабль.

«Что же делать? Где же выход из этого положения? — Мысли его метались, прикидывая то одно, то другое. — Ведь не могу же я так жить, словно зверь, преследуемый звероловами! Но боги, что же мне предпринять теперь?»

Расстроенный, он вернулся на Керкиру. Хорошо, что есть убежище, где его любят, где помнят о его добром отношении к ним, где почитают его героем великих дел… Поживет здесь. Может быть, удастся повидаться с семьей, если тайно проникнуть в Афины… А может, и вообще перевезти сюда семью, это ведь недалеко.

Пройдет тяжелое время, и все может измениться. Вдруг откуда-нибудь явится опасность Афинам, и тогда афиняне обязательно вспомнят о нем!

Усталый, но с улыбкой и добрым приветствием он вошел в дом Динона. Динон встретил его сдержанно. Фемистокл почувствовал в его голосе холодок.

— Что случилось, Динон? Тебя что-то огорчило?

— Да, Фемистокл. Меня огорчает и заботит твоя судьба.

Фемистокл поднял голову горделивым движением:

— Именно моя судьба, Динон? Или и твоя тоже?

— И моя тоже, — пряча глаза, ответил Динон. — Вчера у меня были все наши ионийцы… Я говорю о тех, кто правит Керкирой. Они очень обеспокоены, Фемистокл: они боятся, что Спарта и Афины станут мстить нам из-за тебя…

— Значит, мне надо покинуть Керкиру.

— Ты знаешь, что мы любим тебя, Фемистокл. Но вражда таких сильных государств, как Афины и Спарта… Ты понимаешь сам, Фемистокл… Что перед ними Керкира?

— Я все понимаю, Динон. Но куда же мне теперь?..

— Мы можем перевезти тебя на материк. Отсюда недалеко до Эпира.

Сикинн собрал в суму вещи Фемистокла, его одежды и обувь. Жена Динона прислала ему большой узел с едой и вином.

Керкиряне, грустные и смущенные, проводили Фемистокла до пристани. И потом долго стояли и глядели вслед круглому суденышку, увозившему Фемистокла. Они видели, как он стоял у мачты, понурив голову, и как ветер трепал его кудри. Они все ждали, что он оглянется, но Фемистокл не оглянулся ни разу. И когда темный берег принял его, керкиряне молча разошлись по домам.

Зимние ветры завывали в ущельях Эпира. Темные облака летели над горами, багряный свет вечерней зари окрашивал их края, и от этого они казались грозными и зловещими. Мулы с опаской шагали по горной дороге. Фемистокл плотнее запахивал грубый домотканый плащ из овечьей шерсти, присланный Архиппой. Фемистокл, уходя в изгнание, не думал, что этот походный плащ может ему понадобиться — было лето, стояла жара и казалось, что до зимы очень далеко.

Дорога шла вверх, к перевалу. Копыта мулов, сбиваясь с шага, звенели по камням.

— Ты знаешь, в какой мы стране, Сикинн? — спросил Фемистокл.

— Нет, господин. Я только знаю, что мы в стране очень мрачной и суровой.

— Мы в стране молоссов, Сикинн. И ты прав, эта страна сурова. Особенно для нас с тобой. А вернее всего, для меня. А ты знаешь, кто царь молоссов, Сикинн?

— Не знаю, господин. Но думаю, что нам это все равно?

— Нет, не все равно. Царь молоссов — Адмет, мой враг, Сикинн. Однажды я сильно оскорбил его.

Сикинн придержал мула:

— Твой враг, господин? Так зачем же мы едем к нему?

Но Фемистокл не тронул поводьев.

— А может быть, ты скажешь, куда нам ехать? — невесело усмехнулся он. — Как ты видишь, нас привезли и высадили на этот эпирский берег. Что же нам делать? Хуже, если мы будем скрываться где-нибудь в молосских селениях. Да и не скрыться — наутро же будет известно об этом царю Адмету. Уж лучше явиться прямо к нему и довериться его великодушию!

На перевале ветер был неистовым, мулы шли, отворачивая головы: ветер слепил им глаза. Фемистокл плотнее запахнул плащ. Заря погасла. Луна то освещала дорогу, то снова пропадала. И, когда наступала тьма, Фемистоклу казалось, что они сейчас вступят в преисподнюю…

Но вот дорога выровнялась, ветер стал тише, и откуда-то издали вместе с шумом ветра донесся тонкий длинный звон…

— Додонские чаши звенят! — сказал Фемистокл. — Теперь недалеко.

— Какие чаши, господин?

— Тут святилище Зевса Додонского, — Фемистокл поддерживал разговор, чтобы заглушить тяжелое чувство тревоги, — там стоит священный дуб, огромное дерево. В нем пребывает сам Зевс и дает пророчества. На дубе висят медные чаши, вот они-то и звенят сейчас от ветра. Мы этого звона понять не можем. Но жрецы по звону понимают, что хочет сказать божество.