Герой Саламина - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 32

Суд кончился ничем, Фемистокла оправдали. И потом даже с почетом проводили его домой.

Но разве это загладило нанесенное оскорбление?

В этот вечер друзья долго сидели у очага в его мегароне. Все уже потерявшие блеск молодости, с проседью в кудрях, с паутинкой морщин у глаз, они не шумели, как прежде, но разговаривали тихо, и слова их звучали между паузами раздумья.

— Тьфу на этого Павсания! — сказал Евтихид, когда-то румяный, как девушка, и златокудрый, как бог. — Зачем ты показал его письмо?

— Письмо оправдало меня, Евтихид.

— Сегодня оправдало, — сказал Эпикрат, — но спартанцы его содержание забудут, а то, что Павсаний обращался к тебе, запомнят.

— Я еще не побежден. И еще неизвестно, кто победит, клянусь Зевсом! Я знаю, как справиться со Спартой.

— Один ты ничего не сделаешь, Фемистокл. А кто поможет тебе? Аристид умен, он дал многие права простому люду.

— Но ведь это же я подготовил дело! А благодарность — ему?

— Фемистокл, забудь ты обо всем, что сделал и чего не сделал, — сказал Евтихид. — Тьфу на все эти дела!

Угли тихо потрескивали в очаге. Янтарно светилось вино в чашах. Отсветы пламени, то вспыхивали, то гасли на беленых стенах.

— Если бы Павсаний вел себя умнее и не ушел с войском в Византии, — сказал Фемистокл, — он мог бы оказать мне большую помощь.

— Я не понимаю тебя, — сказал Эпикрат.

— Спартанцы сейчас дрожат, боятся, что илоты поднимут восстание. А это рано или поздно так и случится, потому что жизнь их невыносима. Мы с Павсанием могли бы помочь илотам, и тогда, клянусь Зевсом, спартанцам хватило бы своих забот и некогда было бы вмешиваться в афинские дела и подводить под суд Фемистокла! Но Павсаний… Эх!.. Ушел.

— А ты уверен, Фемистокл, — сказал Эпикрат, — что Павсаний только и думает о том, чтобы оказать помощь илотам? Судя по тому, как он самовольно ведет себя в Византии, Павсаний думает не об илотах, а о себе. Похоже, что он хочет захватить власть в Спарте.

Фемистокл задумался.

— Пожалуй, ты прав…

— Но если я прав, то годится ли тебе такой союзник, Фемистокл?

— Да, — в раздумье сказал Фемистокл, — захватив Спарту, он протянет руку и к Афинам…

— Тьфу на Павсания, Фемистокл! — в сердцах закричал Евтихид. — Лучше вели принести нам еще вина. А что касается Павсания, то пусть о нем болит голова у спартанских эфоров. Я бы себе такого союзника не хотел. Да и тебе тоже!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПАВСАНИЙ, СЫН КЛЕОМБРОТА

А у спартанских эфоров уже давно из-за Павсания «болела голова». Старые властители недоумевали: как могло случиться, что Павсаний, сын Клеомброта, герой битвы при Платеях, человек чистой спартанской крови, вдруг забыл все, чему его учили в детстве и в юности, отверг все законы божественного Ликурга,[34] и стал изменником? Этого еще не бывало. Так опозорить свое славное отечество, свой могущественный город Спарту!

Эфоры сидели в мрачном раздумье. Говорили мало и еще более лаконично, чем всегда. Им было известно, что делал Павсаний в Византии, когда после победы под Платеями он отнял у персов этот город. Павсаний стал настоящим тираном: он надменно диктовал эллинам-союзникам свою волю, был нестерпимо груб и раздражителен, он обращался с ними, как с рабами. Союзники-ионийцы, которые недавно освободились от персов, не желая терпеть новое рабство, ушли от Павсания и попросили Аристида и Кимона принять их войско под свое командование. Другие эллины-союзники сделали то же самое. Кимон, как всегда, ласковый и любезный, принял их. У Павсания остались только пелопоннесцы.

И вот он, Павсаний, нынче здесь, в Спарте, эфоры потребовали его к ответу. Павсаний явился из Византия на суд эфоров. С надменной осанкой, с ироническим выражением лица, он вошел и непринужденно занял свое место.

— Мы обвиняем тебя в том, Павсаний, что та держал себя недостойно. Ты потерял союзников Спарты из-за своей грубости. Союзников, которые нам нужны!

— Меня не учили болтать языком и кланяться. Меня учили воевать, и эту науку Спарты я оправдал с честью.

— Но по твоей вине наши союзники перешли к афинянам. Тебе доверили высшее командование, а ты не оправдал нашего доверия.

— Я победил под Платеями. Я взял Кипр. Я осадил и взял Византии. Этого мало, чтобы оправдать доверие?

Эфоры переглядывались, опускали глаза. Они терялись перед его резкостью. Они видели, что он больше не боится их и не считается с ними. Вот что значит выпустить человека из Спарты в мир, где предаются недозволенной вольности, где не признают спартанских законов!..

— Ты больше не вернешься в Византии, Павсаний, сын Клеомброта. Тебе нельзя доверять власть.

Павсаний на это лишь усмехнулся и пожал плечами. Эфоры больше не стали разговаривать с ним.

Павсаний остался в Спарте. Вместо него в Византии командиром флота отправился военачальник Доркий. Эфоры провожали его суровыми напутствиями: пусть Доркий, истый спартанец, восстановит в Византии славу и власть Спарты. Ему дали в помощь несколько знатных спартанцев и небольшое войско, большого отряда отпустить из Спарты уже нельзя — их, спартанцев, и так остается мало среди грозящего восстанием Лакедемона.

Павсаний остался в Спарте. Но спартанец ли это? Живет как хочет. Делает что хочет. Ездит на охоту с друзьями, которых привез из Византия. Устраивает пиры и, говорят, пьет, как скиф, неразбавленное вино!

Сначала эфоры требовали, чтобы он соблюдал обычаи Спарты. Вот наступает вечер, вершины Тайгета полыхают закатным огнем. Время обеда, запах горячей черной кровяной похлебки зовет к столу. Рабы ставят на длинный дощатый стол котлы, раскладывают тонкие желтые лепешки, которые служат тарелками… Спартанцы собираются в свои общественные столовые, в каждой столовой пятнадцать человек.

— Но где Павсаний? Он забыл час обеда?

— Пусть слуга сходит за ним.

Слуга вернулся смущенный — Павсания нет дома. Он еще не возвратился с охоты.

А Павсаний, закрывшись в своем мегароне, в это время поднимал чашу с хорошим, крепким вином. Вокруг него возлежали его близкие друзья. Веселье, смех, шутки… Иногда кто-то из византийцев начинал читать стихи, но Павсаний не слушал стихов, он не понимал поэзии.

— Чтобы я пошел жрать их черную похлебку, — говорил Павсаний, разрезая нежное мясо, сдобренное пряностями, — да еще запивать кислой водой, которую они называют вином!..

— Подожди, Павсаний, достанется тебе от стариков!

— Мне? От стариков? Но они же меня оправдали…

— А в Византий тебя не пустили!

— Ну и не надо. Я туда вернусь и без их разрешения. Неужели я буду жить в этой тюрьме? Этого нельзя, того нельзя. Военный лагерь хорош на войне, а не в мирное время. Они дождутся, эти старики со своими ликурговыми цепями: рано или поздно илоты восстанут. И если понадобится, я, клянусь Зевсом, помогу им!

— Павсаний, ради богов, замолчи!

— А чего мне бояться? Разве вы сикофанты[35] какие-нибудь, что пойдете и донесете на меня? Я почти семь лет правил Византием — ох, как пролетели годы! Когда они пролетели?

— Когда жизнь легка, время летит на крыльях.

— Не потому, что легка. Жизнь правителей не бывает легкой. Но я там жил на свободе, я там жил как человек, своей рукой добывший свободу! А здесь? Да мне здесь нечем дышать!

— Не обижал бы ты союзников, так и до сих пор жил бы в Византие, старики тебя не отозвали бы.

— Они мне надоели, эти союзники! А что касается стариков, то, может быть, еще не они меня, а я их буду судить. Вот поднимем мы с Фемистоклом илотов — тогда посмотрим!