Хрононавигаторы - Снегов Сергей Александрович - Страница 44

- Я должен кое-что добавить к обстоятельствам трагедии. Руководитель был с детства дружен с Марией, а в юношеские годы дружба превратилась в любовь. Односторонне превратилась, только у него. Мария и слышать не хотела о других отношениях, кроме дружеских. А затем появился Хидаки Ясуко - обаятельный человек, умница, талант. Женщины в него влюблялись, мужчины считали радостью общение с ним. Это была удивительная пара - Мария и Хидаки! Семнадцать лет они прожили вместе - и каждый день был днем внимания и любви.

- Руководителем экспедиции был ты? - повторил Бах.

- Руководителем был я, Миша. Так захотели в Совете Космоса - я считался хорошим астронавтом и геофизиком. Я обрадовался назначению, мне хотелось после долгих лет отдаления от Марии хоть служебно приблизиться к ее семье. Прежней любви уже не было, ничто не могло помешать нашей дружбе.

- Мария верила, что ты преодолел прежнюю любовь к ней?

- У нее не было оснований думать, что я лгу. Перед нашим отлетом на Гефест она сказала: "Анатолий, я вручаю судьбу моего сына и моего мужа в надежные руки".

- Что ты сделал после возвращения с Гефеста?

- Что я мог сделать? Она уже знала о трагедии. Следственная комиссия установила, что моей вины в катастрофе нет - неожиданный взрыв вулкана произошел в спокойном месте Гефеста, приборы прогнозировали здесь длительное спокойствие.

- У тебя был разговор с Марией после возвращения на Землю?

- Я ее не видел. Она улетала на Латону, оттуда на Уранию: ей предложили заменить Глесстона, - директора геноструктурной лаборатории, тот ставил слишком уж жестокие эксперименты. В общем, никаких объяснений в связи с трагедией на Гефесте у нас не было.

- Но ведь ты сам вскоре прилетел на Уранию. Ты не мог не встретиться с Марией. Надо было объяснить ей свою невиновность!

- Выводы комиссии она читала. Повторять их своими словами? И я не сразу полетел на Уранию, я больше года провел на Земле. Геофизика мне опротивела. Об экспедициях на планеты, охваченные вулканическим жаром, я и думать не мог. На Землю прилетел Чарльз Гриценко. Он рассказывал о своих экспериментах с фазовым временем в атомных процессах. Ты его знал - он истинный златоуст! И я понял: надо проситься в ученики к творцу науки о трансформациях физического времени. Чарльз, как и ты, Миша, был любителем поэзии. Когда я завершил стажировку, он приветствовал мое превращение из геофизика в хрониста прекрасными словами древнего поэта:

... Когда великий Глюк

Явился и открыл нам новы тайны,

Глубокие, пленительные тайны,

Не бросил ли я всё, что прежде знал,

Что так любил, чему так жарко верил,

И не пошел ли бодро вслед за ним,

Безропотно, как тот, кто заблуждался

И встречным послан в сторону иную?

- Так ты очутился на Урании?

- Так я очутился на Урании. Не знаю, что думала Мария о моем появлении у Гриценко, но встретиться со мной не пожелала. Мы иногда виделись в столовой, на ученых советах... Пятнадцать лет прошло с катастрофы на Гефесте, пятнадцать лет мы живем с Марией на одной планете, но не помню случая, чтобы мы перекинулись больше, чем двумя-тремя равнодушными словами: "Здравствуй, Мария!", "Добрый день, Анатолий!"

- Она сохраняет такую вечную вражду к тебе?

- Вражды нет. Она безразлична ко мне. Она смотрит не на меня, а сквозь меня. Ей нужно усилие, чтобы заметить меня.

- Может, она и к другим так относится?

- С другими она иная. Она строга, но приветлива. Я один обладаю грустной привилегией не существовать для нее.

- Анатолий, зачем ты привел меня в этот зал? Печальную историю о Гефесте я мог услышать и в другом месте.

- Не мог. Я не сказал тебе, что приборы, фиксировавшие уголок Гефеста, я установил на вершине одного из холмов. Сейчас ты сам увидишь катастрофу. Пойдем в демонстрационную.

В демонстрационной Кнудсен включил экран. На нем вспыхнул пейзаж Гефеста. Планета гудела и погромыхивала, огнеточила из кратеров, похожих на открытые раны. Две фигуры карабкались на холм, помогая себе присасывающимися жезлами, на спинах висело походное снаряжение.

- Хидаки и Алексей, - бесстрастно сказал Кнудсен. - Меня не видно, я заполнял дневник рядом с регистрационными приборами.

Ничто не предупреждало о возможности катастрофы. Вдруг разверзлась почва и вверх рванулся исполинский столб багрового пламени. Хидаки пропал сразу, а юношу взметнуло. Секунду он темной фигуркой возносился в диком выбросе извержения, потом тело стало факелом, и огненный факел был ярче возносившего его тока газа и камней. Из факела вынесся пронзительный вопль: "А-а-а!"- и иссяк, а тело, ставшее огнем, распадалось на куски, и куски на лету обращались в пар и дым.

Кнудсен выключил экран. Бах в ужасе смотрел на друга. Кнудсен был смертно бледен.

- Этот крик будет вечно звучать в моих ушах! - воскликнул Бах.

- Этот крик вечно звучит во мне! - глухо сказал Кнудсен. - Выйдем. Я должен показать тебе еще одну картину.

Кнудсен повел Баха к другому стенду. На нем висели две стереографии. С одной глядели трое - высокий, широкоплечий, тогда безбородый, коротковолосый Кнудсен, Хидаки Ясуко, мужчина пониже и постарше, с умными, улыбчивыми глазами, а между ними юноша - красивый, радостно смеющийся. На второй стереографии к трем мужчинам добавлялась Мария Вильсон. Высокая, статная, серьезная, она обнимала левой рукой мужа, правой Кнудсена; сбоку к Кнудсену доверчиво прижимался Алексей, и Кнудсен, как бы охраняя, охватывал плечи мальчика рукой.

- Послушай, но ведь Алексей удивительно похож на Аркадия, - сказал Бах. - Если бы я не знал, что это разные люди, я бы подумал, что вижу портрет Аркадия, только помоложе.

Кнудсен кивнул.

- Ты правильно разглядел - очень похожи. Сходство странное, у них нет кровного родства. Вот еще одна причина, почему я заколебался, приглашать ли Марию в экспедицию. Она еще не видела Аркадия...

- Ну что ж - увидит, удивится и расстроится, наверно, но примирится, что Аркадий похож на сына! Столько лет прошло, любые душевные раны за этот срок затягиваются.

- У нее не затянулись. И думаю, она не примет приглашения на "Гермес", чтобы не видеть меня.

Они вышли из музея и зашагали по улице. Бах сказал:

- Знаешь, я уже видел Марию, не просто видел, а долго рассматривал. Даже любовался ею.

- Ты же никогда не бывал ни на Латоне, ни на Урании, а Мария с той катастрофы не прилетала на Землю.

- Верно! Я не мог ее видеть, а все-таки видел. И знаешь где? В музее.

- В том, где мы были? В Музее Космоса?

- Нет, в музее живописи. Во всех городах я посещаю художественные собрания. В столичном музее меня числят завсегдатаем. Там я часто стоял перед картиной старого русского художника Врубеля. "Валькирия" - так называется та замечательная картина. Ты знаешь, кто такие валькирии? Девы-воительницы северных саг - полубогини-полуженщины, на полях сражений летают на крылатых лошадях, оказывают помощь раненым. Не то боевые помощницы, не то прототип позднейшей сестры милосердия. Врубель изобразил величественную женщину - одной рукой она держит уздечку коня удивительное лицо, удивительная фигура. Так вот, Мария Вильсон-Ясуко похожа на ту валькирию. Правда, на стереографии Мария помоложе и покрасивей врубелевской девы.

- Очень возможно, - рассеянно отозвался Кнудсен; он думал о чем-то своем.