Галактическая одиссея - Снегов Сергей Александрович - Страница 17

Марек поднялся навстречу, лицо его сияло ослепительной улыбкой. Это было не к добру.

— Поздравляю, Арн, поздравляю! Земля разрешила Гюнтеру оставаться членом экипажа «Икара». Ты, надеюсь, понимаешь, что мне это стоило хлопот? Гюнтер ведь продолжает хромать — для астроразведчика существенный недостаток.

— Отлично понимаю: ты задабриваешь меня, — отрезал я, садясь у его роскошного, чуть не с теннисную площадку, стола.

— В какую звёздную окраину ты собираешься зашвырнуть «Икар»?

Он от души смеялся. Он знал, что я вижу его насквозь.

— Не на окраину, Арн. Но на одну планетку сбегать придётся. Наберись терпения, мне нужно кое-что предварительно объяснить.

— Уже набрался. Объясняй.

— Я возвращаюсь на Землю, — сказал он неожиданно.

— Кратковременная командировка в родной дом? Если ты опасаешься возражений с моей стороны, то их не будет, не тревожься.

— Я навсегда покидаю космос, Арн.

Меньше всего я ожидал такого признания. Марек считался выдающимся космоадминистратором. Он любил своё трудное дело. И его любили астронавигаторы и поселенцы. Он так искусно лавировал в бушующем море тысяч строптивых характеров, что завоевал всеобщее уважение. Я невольно что-то сказал об измене душевному призванию.

— Дело как раз душевное, — заверил он. — Хочу жениться, а на Латоне заводить семью запрещено. Поверь, я колебался. Но любовь — чувство, не терпящее проволочек, ты не находишь?

— Я нахожу, что ты заговорил сентиментальностями. Кто же твоя избранница?

— Глория Викторова, астробиолог. Ты её знаешь.

Я мучительно вспоминал Глорию Викторову. На Латоне была пропасть астроспециалисток: биологов, химиков, энергетиков, врачей и прочих. Ни к одной я не присматривался. Память коварно подсовывала мне с десяток женщин — чёрных и светленьких, курносых и орлиноносых, быстрых и медлительных, красивых и так себе. Любая могла быть Глорией.

— Кажется, знаю, — сказал я неуверенно. — Прими от меня все приличествующие поздравления и такие же передай Глории. Теперь объясни, какое отношение имеет «Икар» к твоей женитьбе? Уж не собираешься ли использовать для свадебной поездки на Землю сверхмощный галактический поисковик?

— Идея заманчивая, но выше моих возможностей. Зато я собираюсь использовать для женитьбы протеев. Если ты, конечно, не будешь возражать против небольшого рейса на БКС.

— БКС? Что это за штука?

Он посмотрел с укором.

— Пожалуйста, не притворяйся, что не знаешь. Каждому на Латоне известно, что БКС — Биоконструкторская Станция на Урании в планетной системе Мардеки, небольшого солнца в одном парсеке от Латоны — пустяковое расстояние для сверхсветового крейсера. Туда надо забросить дюжину привезённых вами протеев, а заодно с ними и Глорию.

И Марек объяснил, что Глория должна завершить работу, начатую ещё на Земле: она внедряла в структуру искусственных бактерий какие-то полезные свойства, Марек сам не знал, что это за бактерии и какие у них синтезируют свойства. Зато он знал, что эксперимент Глории из тех, о каких говорят: «Бабушка гадала, да надвое сказала», — вместо полезных могут появиться весьма опасные. На планете Урания, расположенной достаточно далеко от человеческих поселений в космосе, устроен полигон для разных рискованных опытов. Земля предписала завершить эксперименты Глории на Урании. Туда же надо отправить на изучение всех протеев, кроме отобранных для земных музеев. И последнее — на Урании ослабли источники энергии, неплохо бы подзарядить их генераторами «Икара» — дополнительный запас активного вещества он уже распорядился «Икару» выделить.

И, опасаясь, что я хочу обрушить на него поток возражений, Марек быстро сказал:

— О деталях ты договоришься с Глорией, я её вызываю.

Это был, конечно, блестящий ход. Глория вошла, и из моей головы мигом испарились все возражения. Нет, она не была красавицей, никакая женская красота не смогла бы переломить моего упрямства, захоти я заупрямиться. Но если бы выдавали призы за обаятельность, Глория ходила бы в чемпионках. Я не буду её описывать; описания рисуют детали, черты лица, фигуру, манеру разговаривать — все это мелочи. Они были у Глории обычными — она же была прекрасна всей собой в целом, а это не рассказать. Ради такой женщины можно было отказаться от любимой работы, раз уж их — женщину и работу — нельзя совместить. Сам бы я не поступил, как Марек, но понять его был способен.

— Не надо меня уговаривать, Глория, — сказал я, когда она начала с просьбы доставить её на Уранию. — Меня уже уговорил некий Кнут Марек. Передайте ему потом, — я покосился на радостно ухмыляющегося начальника Главной Галактической базы, — что он напрасно не пошёл в космоадвокаты. Он добился бы на этом поприще славы. Итак, поговорим о деталях вашей поездки на загадочную для меня БКС.

Экипажу «Икара» я в этот же день сообщил о полёте на Уранию. Гюнтер, самый строптивый из нас, так возликовал, что его не отчислили, что готов бы мчаться хоть к космическим чертям на кулички. Елена и Пётр обрадовались, они много слышали о биоконструкторах, но ещё не бывали на Урании. Остальные тоже не выразили недовольства.

Спустя два месяца «Икар» опустился на Урании.

Планета была как планета, сотни таких каменистых шариков встречаются повсюду в космосе. И Мардека была звездой без особенностей, жёлто-зеленоватая, спокойная, на вполне пристойном отдалении от Урании — без излишеств и недостачи снабжала планету теплом и светом.

Научный городок на Урании тоже не оказался грандиозным, всего две—три сотни строений, правда, многоэтажных. Этим — высотой домов — он больше всего отличался от одноэтажной, широко раскинутой Латоны. В городе впечатлял не облик зданий и улиц, а разнообразие ведущихся в нем работ и бездна расходуемой энергии. Мы узнали, что энергетические траты всей Земли с её тысячами городов лишь немногим больше того, что расходует единственный на Урании городок в три сотни зданий. Алексей воскликнул с восторженной непочтительностью:

— Ну и прорва эта Урания!

Он попросил ознакомить его с Институтом Времени — на него приходилось девяносто девять сотых энергетических расходов. Я туда не пошёл, мне ещё Марек говорил, что на Урании пытаются наше физическое время деформировать — сжать, расширить, замедлить, убыстрить, искривить, повернуть на обратный ход, в общем, сделать не таким, каким оно течёт в космосе, — и совершается эта важная операция в сложнейших закрытых аппаратах, за стенами десятиметровой толщины без выходов и лазов. Алексей с Анной ходили вдоль тех стен и слушали лекцию о методах деформации нормального времени: в отличие от Гюнтера, Алексей, не способный иронизировать, потом так описывал их экскурсию:

— Обычная пропасть без дна! В аппараты вливается энергетическая река в тридцать семь альбертов, а каждый альберт — это все-таки миллиард киловатт мощности! И никакого видимого эффекта! Стены даже на градус не нагреваются. А временщики — так они себя именуют — шумно радуются. Оказывается, в аппаратах время на ядерном уровне уже основательно искривлено, многие реакции там протекают с обратным знаком, и наблюдатели зафиксировали, что в этих реакциях не причины определяют следствия, а следствия — причину. Я спросил, надо ли понимать так, что в этом деформированном времени дети рождают своих родителей, а не родители детей? Меня заверили, что я точно схватил суть проблемы. Я поинтересовался, что произойдёт, если изогнутое время распрямится. Мне сказали, что это невозможно. Я настаивал: ну, а если? И получил хладнокровный ответ: тогда энергия хлынет обратно и в течение одной недеформированной земной секунды вся Урания превратится в дико перегретое облачко пара. Я с опаской осведомился: нужны ли столь опасные эксперименты? Все временщики удивились. А как без них проникнуть в иномиры, защищённые щитом мирового вакуума? Существование таких миров установлено твёрдо, время в них течёт по-иному, и единственная возможность состыковать космос с иномирами — искривить наше время так, чтобы оно по фазе совпало с чужим временем. Дорога в иномир вскоре проляжет по искривлению космического времени, как по асфальтированному шоссе. «Что может быть проще?» — спросили меня. Я согласился: «Просто, как удар обухом по голове!». В общем, кроме глухих стен, мы ничего не увидели и, кроме длинной лекции, ничего не услышали.