Галактическая одиссея - Снегов Сергей Александрович - Страница 13

Не могу забыть, с каким изумлением он поглядел на меня, — в трудных ситуациях я всегда сижу с ним дублёром.

— Арн, это же совершенно нормальная планетка, на ней можно безмятежно прогуливаться!

Ну, что до нормальности, то выражение это надо понимать в космическом, а не земном смысле. Ходить по планете можно было лишь в скафандре, а безмятежные прогулки исключались: на каждом шагу подстерегали опасности. Об опасностях мы узнали впоследствии, первый доклад Менотти, высадившегося во главе разведочной группы, свёлся к выразительному восклицанию:

— Черт возьми, здесь настоящие привидения! Какое-то царство туманов и призраков!

Для осторожности мы выходили по трое. Я спустился со второй группой. Все вокруг было окутано многоцветным, густым туманом, сквозь него призрачно светили четыре звезды: каждая создавала свои краски в тончайшей пыли. И в атмосфере крутились вихри, то там, то здесь возникали смерчи, они ярко вращались, именно ярко — разбрасывали поглощённую пылинками радиацию Фантомы, по многометровым колоннам смерчей бежали радуги, по грунту ползли побежалые цвета. Далей не существовало, кругом был только меняющий краски туман, синеватый, красноватый, оранжевый, а в нем мчались сверкающие столбы, вблизи они были потоком сияния, поодаль превращались в каких-то гигантских сказочных великанов. А к этим призрачным, снующим повсюду фигурам внезапно добавилась, когда я вышел, ещё одна, самая страшная, — похожая на огромного человека, она вынырнула из пелены и помчалась на меня, широко разбрасывая две руки. И рядом с ней сразу появились другие человекоподобные призраки, они умножались, повторялись и все неслись ко мне. Я в испуге отшатнулся.

— Арн, это же ты сам! — со смехом успокоила меня Анна. — Твоё преображённое изображение.

Это и вправду был я сам. Зловредный белый карлик в эту минуту точно проходил позади меня, он бросил мою тень на какой-то столб, тот отразил её на другой столб, отражения стали множиться и искажаться — так возникли копирующие меня страшноватые призраки. С течением времени мы превратили это явление в игру — занимали дающую оптический эффект позицию, и вся окрестность быстро заполнялась нашими мечущимися образами. Особенно забавным было то, что когда мы удалялись от места, где легко рождались тени, даже возвращались на корабль, порождённые нами привидения, отбрасываемые от одного смерча к другому, долго ещё творили диковинный шабаш. В общем, если в космосе где-либо и существовала планета призраков, то мы набрели именно на неё. Первое впечатление Гюнтера Менотти ежечасно подтверждалось.

Особенно утвердились мы в таком мнении, когда повстречались с живым существом. Оно выкатилось шаром из дальнего смутного тумана в ближний, более прозрачный, немедленно повторилось в сотнях копий, и вся эта масса расплывчатых, разных по объёму шаров подступала к нам спереди и с боков. И вдруг все копии исчезли, а у ног Петра, шедшего впереди, закопошилось нечто круглое, зеленовато-жёлтое, медузообразное и, по всей видимости, живое. Пётр, не дотрагиваясь, склонился над незнакомцем, к Петру подошла Елена, за ней Гюнтер, я и Иван.

— Оно дышит, — сказал Пётр.

Периодическое раздувание и опадание тела незнакомца могло сойти и за дыхание: впоследствии мы дознались, что это было скорей питание, а не дыхание. Для живых зверьков, каких мы повстречали здесь, атмосфера служила и пищей и воздухом. В этом отношении — и только в этом — зверьки были схожи с харенами, стоявшими гораздо выше их по развитию. Вообще замечу вам: земной дуализм питания и дыхания в космосе встречается реже, чем, так сказать, питательное дыхание.

— И оно мирное, — добавил Гюнтер и легонько дотронулся ногой до пульсирующего тела.

Лёгкое прикосновение Гюнтера оказало разительное действие. Шар вдруг взорвался, но взрывом диковинным — не разлетелся на куски и брызги, а буквально за секунду распух раз в десять — двенадцать. Только что он лежал мягкой медузой, а теперь это была уже не медуза, а холмик, человеку по грудь. И трансформация на таком взрывном «выбухании» не завершилась — шар лихорадочно пульсировал, крутился, внезапно перестал быть шаром, стал вытягиваться, удлиняться, заводиться петлями. Не прошло и минуты, как на почве лежала натуральная змея, метров пять длиной, свитая в два кольца — в одно закрутился хвост, а другое состояло из головы, если это была голова, — и в три слоя обвившей её шеи.

— Будь осторожен! — крикнул Пётр Гюнтеру, когда шар ещё превращался в змею.

— Нет, оно по-прежнему мирное, — хладнокровно сказал Гюнтёр и показал на оба кольца: в центре их покоились два конца змеи, тупые, безглазые и безротые, ни один не напоминал ни головы, ни хвоста.

— Живая колбаса! — воскликнула Анна и залилась смехом. Должен сказать, что в отличие от хладнокровной Елены, насмешливой, но не смешливой, Анна в самых безобидных ситуациях находила повод радостно посмеяться или вознегодовать — последнее с ней происходило даже чаще.

Подошедший Хаяси с минуту всматривался в неподвижную зелено-жёлтую змею, потом сказал с сомнением:

— Ты говоришь, живое, Пётр? Разреши усомниться.

— Живое, — подтвердил Кренстон, но без уверенности. — Дышит, движется, меняет форму тела…

— Никогда не думал, что изменение формы тела является признаком жизнедеятельности. Елена, ты тоже считаешь это физическое явление живым существом? Какой оно тогда природы?

В руках у Елены был такой же биоанализатор, как у Кренстона. Она сверилась с его показаниями. Анализатор утверждал, что незнакомец — нечто живое, но не нашей углеродно-водородной природы, в теле его в основном металлы. И оно, поглощая пылевую атмосферу, добрую часть пыли оставляет в себе: это его пища.

— И знаете, что ещё? — сказала Елена с удивлением. — Оно самопроизвольно меняет массу своего тела. В этой змее ровно в два раза больше веса, чем в породившем её черепахоподобном шаре. Взяло и внезапно самоудвоилось! С таким явлением мы ещё не встречались!

Гюнтер опять дотронулся до неподвижной змеи. И опять его лёгкое прикосновение вызвало несоразмерный эффект. Змея прыгнула вверх, теперь это снова был шар, только не прижатый к земле, а возвышавшийся на тонкой ножке — шар свободно покачивался на ней, как маковая головка на стебле. И в этом новом облике незнакомец не показывал агрессивности — просто качался перед нами, не отступая и не нападая.

Из меняющего краски тумана выявились два новых зверька: один, змееподобный, полз, проворно свиваясь и развиваясь, другой, двухшаровой, что-то напоминающее гантель, неуклюже перекатывался двумя головами, двухголовье явно мешало, а не способствовало движению. Первый был красноват, скорей даже малиновый, а у второго одна голова была тускловато-жёлтой, зато вторая — той яркой желтизны, какая называется ядовитой. Оба подобрались к нам и замерли. Теперь перед нами образовалось полукружие забавных существ — разной формы, разного цвета, но одинаково безгласных и неподвижных.

— Попробуем и этих на трансформацию, — деловито сказал Гюнтер и ткнул ногой двухголового, но тут же чуть не в испуге отскочил: ему показалось, что тот обеими головами ринулся на него.

Нападения, однако, не было, просто две головы стали стремительно сливаться во что-то единое. Я сказал, юноша, «просто», но простоты в трансформациях не было, и мы были основательно ошеломлены, когда спустя десяток секунд вместо двухголовой живой гантели на грунте пульсировало шарообразование, очень похожее на то, каким предстал вначале первый пришелец. Я строго выговорил Гюнтеру. Нельзя вести себя так легкомысленно! Только ходить и присматриваться, ни до чего не дотрагиваясь, — вот наше поведение в первые дни знакомства. Я ещё не закончил начальственного наставления, как Иван показал на что-то впереди. Я обернулся, запнулся ногой и невольно толкнул третьего, змееподобного. Этот каскадом своих превращений заткнул за пояс обоих товарищей. Он свивался и разлетался, раздувался и уминался, был то шаром, то верёвкой, то многоголовой гидрой, а кончил огромной лепёшкой — распластался и оцепенел, только края подрагивали и пульсировали. Я сердито сказал Ивану: