Расмус, Понтус и Растяпа - Линдгрен Астрид - Страница 10

Но сегодня за столом царила печаль. Приккен выглядела так, будто у неё в горле застряли все мировые горести, к тому же на обед была варёная макрель, а уж она-то у кого угодно застрянет в горле. А ещё он, оказывается, похож на госпожу Андерссон! Видно, эта тётка была очень хороша собой, потому что папа при виде Расмуса громко расхохотался. Папа-то был в отличном настроении, как всегда. Вообще это неплохо, когда у твоего отца хорошее чувство юмора, но сегодня он мог бы быть с Приккен и поделикатнее. А он уставился на неё и спросил: «Что, у нас сегодня годовое заседание Общества унывателей?» Мама была более чуткой, она, конечно, заметила, что с Приккен что-то не то, но промолчала.

Разбитая губа болела, и это тоже не способствовало поглощению макрели. Расмус неохотно ковырялся в тарелке. Мама обычно говорила, что из-за стола надо вставать немножко голодным. Проглотив два куска, Расмус отложил вилку.

– Мам, можно я останусь немножко голодным?

Но мамино чувство юмора редко просыпалось в нужный момент.

– Нет уж, будь добр, съешь всё, что у тебя на тарелке.

Расмус попытался объяснить, что у него болит губа, но это не помогло.

– А когда ты ешь яблочный пирог, губа тоже болит? – поинтересовалась мама.

Как ни странно, за пирогом этого не чувствовалось. Пирога он без всяких усилий мог съесть сколько угодно.

– Наверное, это из-за ванильного соуса, – сказал Расмус.

Приккен всё молчала, и Расмус решил, что когда у людей любовь, их уже ничем не утешишь, даже яблочным пирогом с ванильным соусом. Он так жалел Приккен, что даже вызвался вытирать посуду, хотя сегодня была не его очередь.

– Ты такой милый, – сказала Приккен благодарно и проскользнула в свою комнату.

Расмус повязал большой передник и принялся за работу. Быть милым оказалось очень приятно. Он чувствовал себя рыцарем без страха и упрека, который не только готов покинуть дом ночью, чтобы спасти честь сестры, но даже вытирает за неё тарелки.

Мама очень удивилась, что Расмус взялся за посуду по собственному желанию.

– Да ладно, это все каждодневные хлопоты, – махнул рукой Расмус. – С одним таким делом я сегодня уже покончил – намылил шею Стигу.

– Ну, без такого доброго дела можно было и обойтись, особенно на улице, – заметил папа.

– А что, на улице нельзя делать добрые дела? – спросил Расмус, разглядывая только что вытертое блюдце.

– Зависит от того, что ты называешь добрым делом, – сказала мама. – Если, например, переводишь через дорогу маленьких детей или старушек, – это пожалуйста. А драться не стоит.

Расмус взялся за следующее блюдце.

– Нет, иногда стоит подраться. Но вчера мы с Понтусом и Сверре как раз переводили госпожу Эноксон через Стургатан.

Мама с нежностью взглянула на Расмуса.

– Какой же ты у меня славный, даже с разбитой губой, и с веснушками, и в этом огромном переднике! Но скажи, неужели обязательно было переводить госпожу Эноксон через улицу втроём?

– А как же! – удивился Расмус. – Она ведь сопротивлялась!

У родителей был такой ужас в глазах, что Расмус поспешил объяснить, как всё было на самом деле. Госпожа Эноксон сначала хотела перейти улицу, но когда они дошли до середины, испугалась машин и решила повернуть обратно. И тут уж им втроём пришлось её удерживать.

– Ну а что, пусть бы она лучше попала под машину? – с гордостью сказал Расмус.

Вообще-то вытирать посуду под такие разговоры оказалось не так уж и скучно. Папа читал за кухонным столом газету и время от времени вставлял словечко. Мама мыла посуду с быстротой молнии, и Расмус даже не мог понять, как ей удаётся так метать тарелки и чашки, чтобы они при этом оставались целыми. Он как-то раз попробовал сам помыть так посуду и разбил целых три блюдца, пока у него наконец не стало получаться как надо.

– А как там вчера на аттракционах? – спросил папа. – Ты ещё ничего нам не рассказал.

– Шпагоглотатель был лучше всех! – воскликнул Расмус. – Опля!

Он вытирал тарелки и вспоминал, как хохотал Понтус, когда мышь поехала по полу, и как Альфредо шлёпнулся в лохань. Но обо всём этом маме с папой знать не стоило.

– Да, там было здорово. – Расмус усмехнулся про себя.

Потом он сорвал передник и, тихонько насвистывая, пошёл в свою комнату. С тарелками было покончено, надо было заняться уроками. Ему казалось, что, если вести себя примерно весь вечер да ещё сделать все домашние задания, ночная затея наверняка удастся.

Потом он заглянул к Приккен. Та сидела в своей комнате и задумчиво смотрела на цветущие яблони. Расмус улыбнулся, представив, как обрадуется Приккен завтра. Он хотел было рассказать ей о своём замысле, но вместо этого только похлопал сестру по плечу:

– Не беспокойся, Приккен. У тебя ведь есть брат, который наверняка что-нибудь придумает.

– Да уж, знаем мы твои выдумки, – ответила неблагодарная Приккен.

И Расмус вернулся к себе. Он растянулся на ковре рядом с Растяпой и начал читать книжку «Вождь быстроногих», которую взял вчера в библиотеке. Книжка оказалась очень интересная, но в самый разгар войны с индейцами пришла мама и сказала, что пора спать. Расмус посопротивлялся для порядка, но не очень. Он решил, что надо постараться уснуть, раз уж всё равно скоро вставать.

Он стянул с себя одежду и хотел уже запрыгнуть в постель, но тут вмешалась мама:

– А мыться? Ноги вымыть обязательно!

– Пф-ф, – фыркнул Расмус. Стоило мыть ноги, если спать осталось каких-нибудь пару часов? Он попробовал объяснить маме, что ноги у него не грязные, это только так кажется, потому что они в тени.

– Тогда, значит, от тени остаются пятна, – усмехнулась мама. – Иди-ка мыться.

Расмус не сдавался до последнего, хотя и знал, что это бесполезно. Наконец он нехотя поплёлся в ванную.

– Вождь черноногих! – крикнула мама вслед. Иногда у неё всё-таки просыпалось чувство юмора!

Относительно чистый, относительно сонный и относительно довольный, Расмус лёг в кровать и уткнулся носом в собачью шёрстку.

– Тяпа, если ночью зазвонит будильник, ты не пугайся. Это будильник не для тебя, а для меня! А ты спи.

Глава пятая

Расмус даже не думал, что будильники так громко звонят по ночам. Он поскорее нажал на кнопку, не то переполошился бы весь дом! А так проснулся только Растяпа и, верно, подумал, что утро нынче наступило как-то уж слишком быстро.

– Нет, Тяпа, – шёпотом сказал Расмус, – это ещё не утро, иди спать.

Растяпа склонил голову набок. Он задумался. Странное это утро, если хозяин сам выскакивает из постели и начинает так быстро одеваться! Что-то тут было не то. По утрам не бывает так темно. И что происходит с хозяином, куда он спешит? Растяпа громко и недоумённо тявкнул.

– Молчи, Тяпа, молчи, – умоляюще прошептал Расмус.

Растяпа замолчал, но спать вовсе не собирался, наоборот, насторожился. Хозяин крался к двери – он явно собирался уходить! Пёс размышлял. Если это на самом деле утро, в ход вступает неоспоримое собачье право на утреннюю прогулку. И Растяпа громко об этом заявил.

– Тяпа, Тяпочка, тише, – перепугался Расмус, – возвращайся в постель и ложись спать, тебе со мной нельзя!

Тут Растяпа обиделся, и обиделся всерьёз. Он снова замолчал и с величайшим упрёком уставился на хозяина. Но в прихожей было так темно, что даже сам Растяпа почти сливался с чернеющими половицами, где уж там было разглядеть выражение его глаз?

– Тяпа, я скоро вернусь. – Расмус аккуратно открыл входную дверь и проскользнул на улицу. Пару секунд он стоял и прислушивался. Но Растяпа молчал, и вокруг тоже было тихо.

Расмус с облегчением вздохнул.

На улице чувствовалась ночь – ах, какая ночь! Стоял май, а в мае ночи светлые, почти как сумерки, и Расмус вспомнил, как мама говорила папе: «В эти майские и июньские ночи вообще не следовало бы ложиться спать!»

В таком случае мама была бы довольна, если бы увидела Расмуса сейчас. Хоть кто-то из их семьи не спит, как и полагается.