Дороги, которые нас выбирают - Снегов Сергей Александрович - Страница 5

— Все деньги передать армии, — повелел Конрад. — И срочно собрать такую же сумму для моих личных государственных нужд. Слушаю дальше.

Франциск Охлопян доложил, что положение в армии стабилизируется. В Анатре правительственные войска побеждены, в других городах они без сопротивления переходят под власть Повелителя. Он с радостью извещает, что все двадцать три офицера армии высказались за новую власть. Такой ошеломительно быстрой, такой всецело полной победы еще не бывало ни при каких прежних переворотах. В знак особого величия одержанной победы надо бы выдать каждому офицеру поощрительную награду или наградное поощрение. Если Повелитель не возражает, для этого можно использовать благодарственный финансовый дар города Анатры.

— Не возражаю. Как настроение крестьянства?

О настроениях крестьянства доложил летающий монах.

— Крестьянство затаилось в своих хижинах. Крестьян гораздо больше, чем горожан, — почти шесть тысяч по налоговой переписи, — но они исстари ненавидят всякую власть. Крестьяне на Марите традиционно скупы, и хотя правительство никогда не требовало от них больше половины их доходов, но и эту жалкую мзду без армии не сыскать. А ведь половина доходов крестьянства — тот минимум, без которого власть не может функционировать. И безвременно погибший великий Марк Фигерой, и злой дракон Фердинанд Шурудан в этом единственном пункте были одинакового мнения. Слушаю повеления по проблеме крестьянства.

Конрад со злорадством припомнил, как кричал отец, выгоняя его из дому. Отец не был способен понять, что Конрад созрел для великих свершений. Пришло время показать ему, как страшно он ошибался в сыне. Конрад прислушался к Внутреннему Голосу. Внутренний Голос гремел так мощно, что его могли услышать и со стороны. «Что я тебе обещал, если пойдешь по правой дороге? — разливался Внутренний Голос. — Ты теперь Верховная власть, вот ты на какой высоте! Но власть тем выше, чем она властней. Соображаешь? Руби и круши — в том истинное величие властной власти. Пусть отец и жалкие соседи почувствуют твою руку!»

— Как относились крестьяне к правлению Фердинанда Шурудана? — спросил Конрад, хотя и сам знал ответ: отец этот ответ часто произносил в сопровождении жутких проклятий.

— Ненавидели! Они-то и прозвали его государственным драконом.

— Значит, крестьяне рады, что мы освободили их от дракона?

— Не сомневаюсь ни единой минуты, Повелитель!

— И они благодарны нам за освобождение?

— Как может быть по-иному, Повелитель?

— Тогда повелеваю: пусть крестьяне в благодарность за освобождение от старой власти вручат новой власти дополнительно к старым налогам, равным половине их доходов, еще одну десятую. Итого шесть десятых. Сбор шестидесятки поручаю офицерам армии, которые получат поощрительную награду. Повеление ясно?

— Вполне ясно, Повелитель, — объявили в один голос бывший предводитель мятежников, а ныне командир правительственных войск Франциск Охлопян и летающий монах, ныне министр экономики Антон Пустероде. Конрад объявил им о новых должностях, когда они подходили к ратуше, и оба жаждали функционировать.

Конрад сказал, что хотел бы отдохнуть, ибо день был трудный. Старший из отцов города отвел Повелителя в роскошные апартаменты. Это была обширная комната на два окна с настоящей кроватью и тремя стульями, умывальником и ковриком у порога — все предметы обстановки были еще с Земли. Конрад подошел к окну и долго всматривался в площадь. По ратушной площади ходили радостные солдаты, то один, то другой возглашал: «Слава Повелителю!» Москита закатилась, и темная звездная ночь нависла над городом. Звезды лихорадочно мигали; раньше Конрад не мог без содрогания смотреть на слишком живое ночное небо, но сегодня оно его не пугало. В Конраде фонтаном било молчаливое ликование. Внутренний Голос не обманул. Правая дорога была верной. Самые яркие мечты, самые сладостные надежды осуществлены. Никому до того не известный — кроме злого отца, разумеется, — он теперь повсеустно славится на всех улицах великой Анатры, а в ней живет более тысячи маритян. Завтра же вся Марита с восторгом и признательностью будет твердить его имя!

Вместе с Конрадом в его однокомнатный апартамент вошел и бывший солдат Микаэл Убуби.

— Ты чего? — спросил Конрад.

— Буду лежать на пороге. — Микаэл Убуби показал на роскошный потертый коврик у двери. — Теперь я от вас ни на шаг. И каждого, кто осмелится!.. Можете положиться на меня, Повелитель, расправлюсь не хуже, чем вы с грозным майором Шуруданом.

— Грозному майору досталось, — скромно согласился Конрад.

— Еще как! — восторженно воскликнул бывший солдат. — Боже мой, кто бы мог подумать, что найдется человек, который так смело, так ловко… Простите, Повелитель, но когда вы неподвижно стояли под дулом моего импульсатора и я ждал лишь команды великого майора Шурудана, чтобы импульсировать вас вдоль и поперек… В общем, вы были такой бледный, такой растерянный, что и в голову не могло прийти, что одним прыжком… Голова кружится, когда припоминаешь это! Такая небывалость! Спите спокойно, Повелитель, после такого дня нужно хорошо отдохнуть. Я позабочусь, чтобы сюда никто и носа не сунул.

Бывший солдат, ныне личный охранник Повелителя растянулся на коврике и спустя минуту смачно захрапел. Для человека, хвалящегося своей бдительностью, он мог храпеть и не так громко. Конрад смотрел на Убуби. Было, конечно, приятно, что этот человек своевременно подал добрый совет расправиться со страшным майором, а теперь добровольно и восторженно вызвался в личные охранники, а без охраны, понимал Конрад, небезопасно. Но Конрад предпочел бы, чтобы ему не напоминали, каким он в тот момент выглядел бледным и растерянным. Внутренний Голос проворчал: «Поставь ты этого болтуна на место, иначе он наворотит!» Конрад еще раз посмотрел на Убуби, обдумывая, как его поставить на место. Верный охранник не стоял, а лежал, заливисто храпя. Он был на своем месте — на полу, у ног Повелителя.

За два дня в Анатре восстановился порядок. Как и пообещали отцы города, открылись все пивные таверны, танцевальные вертепы, пищевые берлоги, гостиничные ночлежки, подвалы для больших пиров и казематы для торжественных приемов. Из других городов приходили добрые вести: везде признавали власть Повелителя, везде торжествовали по случаю гибели майора Шурудана. Летающий монах порадовал Конрада, что в одном городишке из самых заплеванных некий горожанин публично высказался: «Хрен редьки не слаще!» и странная эта фраза, по письменному объяснению горожанина, немедленно от него затребованному, означает высшую степень одобрения. Сам Антон Пустероде был склонен именно к такому толкованию, хотя и не знал, что такое хрен и что такое редька, и в толковом словаре языка Мариты тоже не нашел значения этих слов.

Зато сообщения из деревень не радовали. Скупые крестьяне, и раньше не жаловавшие пятидесятипроцентное изъятие доходов, поголовно как с цепи сорвались, услышав о шестидесятке. Кое-где дополнительные десять процентов приходилось изымать под дулами импульсаторов. На исходе недели летающий монах, ныне министр экономики, доложил о возмутительном происшествии, случившемся неподалеку от Анатры на маленьком хуторке.

— Хозяин того хутора схватил дубину и кинулся на предводителя отряда. Еле-еле удалось его усмирить. А когда ему благожелательно разъяснили, что дополнительное изъятие совершается по вашему личному указанию, он разбушевался еще сильней. По долгу службы обязан известить вас, что он яростно кричал непотребные слова, вроде: «В гробу я видел вашего Повелителя! Буду дубиной полосовать его повелительную задницу, как не раз полосовал!» И прочее в том же духе. Предводителю отряда пришлось импульсировать старого буяна. А потом он узнал, что старик носил ту же фамилию, что и вы, Повелитель. Он опасается, что казнил вашего родственника.

— Нет, казненный мне не родственник, — спокойно сказал Конрад. Предводитель поступил правильно. Передайте ему мою благодарность.

Все же спокойствие далось нелегко. По уходе министра экономики Конрад впал в горесть. То ли терзали печеночные колики, то ли грызла совесть. Он не любил отца, отец не терпел сына. Но никогда их свары не раскалялись настолько, чтобы он пожелал отцу смерти. И, дерзя, и возмущаясь, он сохранял сыновнее почтение. Он и бежал из дому, чтобы не перейти в запале этого почтения. А сейчас отец погиб по велению сына, хоть и не прямому, стал только косвенной жертвой, но все же жертвой сыновних приказов. И Конрад в отчаянии воззвал к утешению Внутреннего Голоса. Внутренний Голос отозвался без промедления. «Старик, я тебя понимаю! — горько изливался он. — Боже, как я тебе сочувствую! Такое горе нелегко пережить, но пережить надо. Страна нуждается в твоем ясном уме, в твоей твердой воле, в твоем безмятежном спокойствии, и потом, между нами говоря, больно уж шебутной он был, твой безвременно погибший отец. Он единственный не верил в твое величие и делал все, чтобы величия не осуществилось. Он был тебе не только отцом, но и врагом, так это нехорошо получается. И нет сомнения, что он бы не ограничился руганью, после того как узнал, что ты — Повелитель. Он такую бы на тебя покатил телегу! Попросту не дал бы достичь той великой цели, которую тебе предначертала судьба. Сколько бы людей погибло, разожги он восстание, а он бы перед этим не остановился. Так что его маленькая личная смерть спасет от общественных потрясений, от сотен других смертей. С государственной точки зрения надо одобрить его гибель. Вот так оно очень непросто и очень закономерно получается, старина! Возьми себя в руки и успокойся!»