Диктатор - Снегов Сергей Александрович - Страница 94

Думаю, только теперь Леонард Бернулли впервые по-серьезному осознал, что встретился с противником иного веса, чем были для него Амин Аментола и другие враги. Лицо, только что выражавшее сарказм и презрение, перекосилось. Он с трудом выдавил из себя:

— Вы этого не сделаете!

Гамов подошел вплотную к Бернулли. Как всегда, когда он встречал большое сопротивление, Гамовым овладевало бешенство. Он уже не говорил, а шипел:

— Сенатор, вы будете мне служить! Вы разгадали мои тайные планы — за это поплатитесь тем, что поможете претворить их в жизнь.

Леонард Бернулли не отвел глаз от бешеного лица Гамова.

— Позвольте дать вам один совет, диктатор.

— Говорите.

— Прикажите тайно меня расстрелять. Если я останусь в живых, я рано или поздно разоблачу ваши фальшивки и испорчу вам игру.

Гамов воротился на свое место и вызвал охрану.

— Спасибо за предупреждение. Постараюсь, чтобы разоблачение было поздно, а не рано, тогда оно не испортит игры. А пока вы нужны мне живым. Труп ваш бесполезен, а живым вы еще пригодитесь.

Охранники увели сенатора Леонарда Бернулли.

Гамов сидел за столом задумавшись. Вудворт, побледневший, еще не отошел от оскорблений, нанесенных ему бывшим другом. Прищепа осторожно заговорил:

— У меня новость. Арестованные Маруцзян и маршал Комлин дали показания о покушении на вас. Разрешите доложить?

Гамов раздраженно отмахнулся.

— Не к спеху. Покушение не удалось — это единственно важное. И Сербин, прикрывший меня от кинжала, выздоравливает. Будем опубликовывать фальшивки о Бернулли? Ваше мнение, Вудворт?

— У нас просто нет другого выхода, Гамов. Бернулли человек умный и злой, но преувеличивает не только свои дарования, но и то, что в его честность так уж все верят.

— Главное, чтобы Аментола поверил в его нечестность, — добавил я. — Прищепа собрал такой букет данных против Бернулли, что их трудно опровергнуть. Да и кто захочет опровергать? Не Аментола же.

Гамов весело проговорил:

— И Бернулли соглашается, что Аментола публично не усомнится, что его враг — изменник. Но он предупреждает, что наша хитрость не обманет президента, а заставит задуматься, верна ли его политика. Аментола уже в нерешительности, как держаться. Если он изменит своим обещаниям союзникам, вся наша операция с Бернулли станет пустышкой. Нужно что-то еще придумать — и поубедительней похищения сенатора.

Вудворт сказал, что у него нет никаких новых предложений. Я промолчал. У меня появилась одна идея. Но нужно было время, чтобы самому в ней утвердиться.

Теперь каждую свободную минуту я возвращался мыслью к этой идее — рассматривал ее со всех сторон, оценивал ее эффективность. И все снова и снова вспоминал сцену у водолетчиков, когда Гамов призывал молодых парней умирать за родину. В чем была сила его призыва? Да именно в том, что он призывал их не к славе, не к наградам, не к почестям, а к величайшей человеческой жертве. Он знал главную цель, главную задачу человека — быть нужным. Мера нужности есть истинная мера собственной высоты. Так мать бесконечно нужна своему ребенку — в том и значение матери, величие ее творящей функции в человечестве. Так и отец нужен семье, так и дети нужны стареющим родителям. Нет, как часто путали собственную пользу с нужностью себя для других! Ибо пользу может принести любой, носитель пользы заменяем, а нужность незаменяема. Нельзя заменить отца, нельзя заменить мать, можно лишь воспользоваться пользой от других, мать и отец единственны. И Гамов, глядя в распахнутые глаза юнцов, самым высоким пониманием понял, чего от него ждут и на что он вправе рассчитывать. И он приписал им великую нужность для родины, одарил их величайшей честью: без вас, сказал он, мы не сможем. Мы готовим вас на грозный час — спасать нас всех, ибо только вы одни, только вы и никто другой способны нас спасти. Так будьте достойны самого священного — самих себя будьте достойны! Вот так он воззвал к ним, и они ответили на призыв восторгом и благодарностью. Ибо всей душой поняли, какая в них видится великая нужность, какой их одарили честью — и ликовали, что так огромно оценены!

Теперь и я знал, как поступать.

Я попросил у Гамова совещания с Вудвортом и Прищепой.

— Вы потребовали придумать что-то новое, гарантирующее успех игры с Войтюком, потому что похищение и лжеобвинение Бернулли может не дать такой гарантии, — так начал я. — Я предлагаю объявить меня изменником родины в пользу Кортезии и приговорить к смертной казни.

— Изменником? — вскричал Прищепа.

— К смертной казни? — еще громче крикнул никогда не повышающий голоса Вудворт.

— Изменником и к смертной казни, — повторил я.

Гамов не выговорил ни слова, только смотрел округлившимися глазами. И по его молчанию, по взгляду, полному напряженной мысли, я вдруг понял, что именно такого предложения — или чего-то близкого к нему — он и ожидал от меня. Он довольно спокойно произнес:

— Обоснуйте свою идею, Семипалов: она все же парадоксальна.

— Все очень просто и очень логично. Какая была главная задача операции с Войтюком? Уверить Аментолу, что разыгралась тайная борьба за власть между Гамовым и Семипаловым и что Аментоле надо делать ставку на Семипалова, ибо мир с Гамовым невозможен. И что сил у Гамова хватит отразить наступление на одном фронте, но удара со всех сторон, натиска на Латанию ее бывших союзников ему не преодолеть. В это Аментолу удалось убедить, но яростное сопротивление Бернулли заставило президента заколебаться. Мы объявили Бернулли своим агентом, но самого его не заставим публично признаться в предательстве — и это сохраняет почву для сомнений. Если же объявить всему миру, что я передавал Кортезии важнейшие государственные секреты, места для сомнений не останется. Таким образом достигнем двух успехов: подтвердим истинность сведений, которые передал Войтюк, и окончательно опорочим Бернулли, подвергавшего сомнению эти сведения.

— И ради этого вы соглашаетесь добровольно предать себя смертной казни? — Вудворт еще не отошел от потрясения.

— Соглашаюсь быть осужденным на смертную казнь, Вудворт. Не более того.