Диктатор - Снегов Сергей Александрович - Страница 54

— Запускайте бурю!

Прислонившись спиной к валуну, я обводил биноклем небо. Оно в считанные минуты изменило вид. С востока ринулись тучи, с запада двинулся встречный облачный фронт. Вдруг на все стороны распростерлась тьма. Ветер вначале мчался поверху, потом опустился на землю. Встреча двух ураганов — запущенного Штупой с востока, и западного, энергично вызванного противником, — произошла над грядой возвышенностей. Воздушный поток отражался встречным потоком, один облачный фронт яростно напирал на другой. Битва ветров и туч быстро превратилась в битву огней, линия сшибки высвечивалась молниями. Сперва они только взрезали толщи облаков, потом их стало так много и они так непрестанно вспыхивали, что небо превратилось в огненный купол — пылало от горизонта до горизонта. И горизонт можно было определить как линию, за какой уже не бушует огонь. Пожар неба освещал пока еще неподвижную землю.

Небо не только горело, но и грохотало. Как все молнии сливались в один исполинский пожар, так и небесные электроразряды складывались в один вселенский грохот. Небо гремело отовсюду, тяжкий гул обрушивался на землю. Я помнил гром электробатарей нашего корпуса, когда мы прорывали главный заслон врага при отступлении к своим. Тогда разом ударила сотня электроорудий. Я думал, что уже никогда не услышу подобного — дрожали руки и сгибались ноги. Но грохот противоциклонной борьбы столь же превосходил электробатарейный гром, сколько сама электробатарея превосходит своим тяжким гулом треск ручного резонатора. Я бросил бинокль на землю, зажал уши руками. Надо было поскорей уходить в помещение, инстинкт гнал в укрытие — только напряжением воли, гневным приказом самому себе я заставил себя остаться у валуна.

А затем опустившаяся буря стала взламывать землю. Мимо валуна проносились камни величиной с футбольный мяч. Уроненный тяжелый бинокль вдруг взвился вверх и умчался, не падая. Ветер отрывал меня от валуна, долго противостоять такой буре я не мог.

И когда я уже терял последние силы, ко мне подобрались метеооператор и сам Штупа, ухватили за руки и потащили в укрытие.

— Если бы кортезы поднимались сейчас на возвышенность, их сдуло бы как пушинки, — сказал Штупа.

— Но они не поднимаются на возвышенность, Казимир. Они бегут назад. Не подошло ли время топить врага?

Штупа показал на обзорный экран. Хотя все небо пылало молниями, все же в местах противоборства облаков они взрывались ярче. Огненная река перерезала небо на две неравные половинки, она выгибалась на запад, а не уходила на север.

— Пока не сломим атмосферного сопротивления кортезов, начинать ливень опасно. Слишком много воды обрушим на своих.

— А пока отгоняем их противоборствующие тучи, вся армия Вакселя покинет опасные места. Мы все же на возвышенности — нам ливень не так опасен. Бросьте потоп вдогонку кортезам.

Штупа отдал приказ операторам и снова подошел к экрану. Огненная линия противоборства облачных масс все дальше выгибалась на запад. Ветер с востока пересиливал ветер с запада.

А затем разверзлись хляби небесные. Вода с тяжким гулом обрушивалась на землю. Я подошел к выходу из командного пункта, прислушивался к шуму воды. Грохот потопа менялся, сперва он был глухим и рычащим, земля отвечала на низвергающуюся воду своим негодующим голосом. Потом голоса земли затихли, звучала одна вода, бьющая по воде. И уже не гудела, а звенела и шипела. Вода залила сушу, расширилась озерами. А еще спустя какое-то время озера прорвали свои берега, превратились в потоки, бешеные ручьи помчались по земле — новый могучий гул перекрыл и заглушил недавний звон и шипенье. И скоро к общему грохоту мятущейся воды добавился еще новый гул, самый сильный, — загремели водопады, низвергавшиеся в низины. Ночь посерела, шло утро, но света не было, свет поглощала водная пелена. И воздуха не было, вместо воздуха была одна вода, вода вверху, вода внизу, вода кругом — прутья и стены воды. Возможно, надо бы назвать эту рушащуюся сверху воду как-то по-другому, а не прутьями и стенами, но я не подберу других слов для искусственно вызванного потопа. Не выходя наружу, я всматривался и вслушивался в клокочущий мир. Всматриваться, впрочем, было не во что, мир пропал, была лишь мутная, непрозрачная пелена. А сквозь тысячеголосый грохот воды прорывались отдаленные громы молний и уханье чего-то сбрасываемого с холмов — не то валунов, не то оставленных вне укрытий машин.

Я соединился с Павлом.

— Ваксель знал, что ему готовим, и постарался обезопасить себя, — доложил Прищепа. — Датчики фиксируют множество герметизированных автомашин и амфибий. Противник преодолевает болота и потоки где вплавь, а где по дну. Много разбитой техники. Наступление кортезов сорвано.

— Не сорвано, а отдалено, Павел. Обычной воды в облаках наготовлено на неделю потопа, считает наш министр погоды, но энерговоды надолго не хватит. Двое суток такого ливня — и Штупа выдохнется.

— И, по крайней мере, трое суток, пока почва достаточно просохнет, чтобы кортезы возобновили наступление. Я информировал Пеано о событиях на нашем участке. Он усиливает продвижение дивизий. Вряд ли Ваксель сможет наступать до прихода к нам подмоги.

— Будем надеяться на это, — сказал я.

Ливень продолжался две ночи и два дня. Я держал на связи Забон и Гамова. Городские власти молили прекратить наводнение — забита ливневая канализация, улицы превращены в бушующие потоки. Гамов сердился — Ваксель отошел на безопасное расстояние и хладнокровно поджидал, пока мы угомонимся: надо перенести ливни и на территорию, куда он отступил. Я посовещался со Штупой. Он не пожелал тратить страховые резервы сгущенной воды на такую дорогостоящую операцию, как дальний переброс не израсходованных на ливень туч.

— Я уже прекращаю контроль над тучами, — сказал он. — И они начинают рассеиваться по своим естественным законам. Завтра, к сожалению, будет ясный день.

Ясный день начался с ясного утра. Бледно-голубое небо, такое прозрачное, словно его тщательно вымыли, засияло над землей. А земля была исковеркана и залита грязью. На месте массивного валуна, защищавшего меня во время урагана, виднелась выемка, затянутая уже подсыхающим рыжим месивом: ливень вытащил валун из земли, в которой он покоился, наверно, многие тысячелетия, подкатил к обрыву и сбросил. Мой бинокль тоже покоился где-то внизу, я попросил у Штупы другой. В бинокль открывалась однообразная картина: поваленные леса, реки, переставшие быть реками и превратившиеся в болота. Даже показавшемуся летнему солнцу требовалось основательно поработать, чтобы вернуть в это царство грязи хотя бы подобие твердости. Нового наступления кортезов можно было не опасаться, по крайней мере, неделю.