Диктатор - Снегов Сергей Александрович - Страница 109

— Гамов, главные враги в наших руках, — сказал я. На экране отряд десантников под командованием Ивана Кордобина — я сразу узнал его в сиянии корабельных прожекторов — ворвался в самую роскошную гостиницу Фермора, пятиэтажный «Светоч», здесь разместились все знатные участники конференции, включая и Аментолу.

— Будем надеяться! — с волнением отозвался Гамов и встал. — Семипалов, вы пойдете к себе?

— Куда к себе? Домой? У меня нет дома, Гамов. И в своем кабинете мне сейчас нечего делать. Я останусь здесь.

На экране возникали полураздетые пленные — жалкие, насмерть перепуганные, каждый был знаком по тысячам изображений, — знаменитые правители государств, важные дипломаты, носители древних фамилий и высоких званий. Аментолы среди них я не увидел. Прищепа, переключая экран с одного датчика на другой, все выискивал в толпе пленных мужчину средних лет, седовласого, высокого, изящного, с темными густыми бровями над черными глазами — таким мы всегда видели Аментолу.

— Да брось ты свой поиск, Павел, — с досадой сказал я. — Никуда этот державный подонок не денется. Если он в Ферморе, то его найдут. И сообщат тебе первому. Завтра мы будем знать точно, в наших ли он руках или скрылся.

— Ты чего-то хочешь, Андрей?

— Хочу. Не любоваться перепуганным президентом, а поглядеть захват лагерей военнопленных.

Захват лагерей военнопленных был главным в нашем плане, а вовсе не рейд на Фермор или пленение вражеского командования. И то, и другое — десант в столице Клура и разгром штаба Вакселя — были очень важны, но мы не могли не считаться с возможными неудачами — Ваксель с генералами мог перед атакой куда-то переместиться, участники конференции в Ферморе могли разъехаться по домам, или совершать массовые экскурсии по гостеприимной стране, или в последний момент бежать из столицы, узнав, что на нее идут водолеты. Подобные неудачи были бы прискорбны, но не катастрофичны. Мы и мечтать не могли, что умный маршал издаст идиотский приказ всем затаиться, пока бушует напущенный на них ураган. Я хочу подчеркнуть здесь: на глупость врага мы ставки не делали, мы исходили из того, что в критической ситуации он примет самые рациональные решения. Но и в этом случае мы должны были победить.

Так вот, повторяю — главным в моем и Пеано плане являлся захват всех лагерей военнопленных в Патине, Ламарии и Родере, освобождение пленных, быстрое снаряжение их в новое боеспособное войско и последующая атака на Вакселя не только с фронта, но и с тыла. Он должен очутиться между молотом и наковальней, между плитами стального пресса. Атака с двух сторон — вот что должно прикончить Вакселя, таков был замысел. Мы собирались повторить в несравненно крупнейшем масштабе то, что так удалось нам, когда из тыла врага пробивались к себе, а целая армия не смогла сдержать своим перевернутым фронтом отчаянного удара наших двух дивизий. Кортезы, хвастающиеся количеством захваченных пленных, упивающиеся перечислением сдавшихся дивизий, теперь должны горько пожалеть, что пленных так много. Ни Гамов, ни я и не помышляли, что можно разгромить неприятельскую армию кратковременными ураганами и потопами, как бы они ни были сильны, а также и нападениями с воздуха, сколько бы мощны ни были наши водолетные войска, какой бы неожиданностью ни стало для врага, что мы вообще создали такие войска. Но что кортезы, выдержав любой односторонний удар, даже разрывающий их фронт, мощного сдавливания с двух сторон не снесут — на это рассчитывали.

Прищепа тоже это понимал, но — натура разведчика — стремился к сенсациям.

— Фермор один, и его можно хорошо разглядеть, а лагерей так много, Андрей.

— Покажи два-три любых. По тому, как дело идет в них, мы составим картину совершающегося в остальных.

Прищепа выбрал большой лагерь в Ламарии. На экране высветился обширный четырехугольник, отгороженный двойным рядом колючей проволоки, с восьмью вышками по периметру, с двумя десятками бараков внутри. На центральной площадке уже стояли два наших водолета, у лагерных ворот, запирая выход, опускался третий. Территорию заливали светом лампы на вышках, к ним добавляли сияния прожекторы водолетов. Уши резал вопль сирен, их жерла были настроены на боевую частоту звука, терзавшего нервы ненамного слабей вибраторов. Десантники в шлемах, прикрывавших уши от режущего визга сирен и глаза от слепящего сияния прожекторов, с импульсаторами и вибраторами, схватывались на лагерных улочках, у входов в бараки с охраной, захваченной врасплох, но еще пытавшейся сопротивляться. На вышках охранники тоже дрались с лезущими наверх десантниками. Но везде — и на земле, и на вышках — один за другим охранники поднимали руки, какой-то лагерный офицер даже опустился на колени с поднятыми руками, а рядом с ним синяя молния импульсатора располосовала офицера, не пожелавшего сдаться. Этот, коленопреклоненный, видимо, ценил жизнь выше воинской доблести. Пленные выбегали из бараков, кричали, махали руками, обнимали освободителей.

— Какие скелеты! — воскликнул Прищепа.

— Ты ожидал разжиревших щек? Лагерь — не санаторий.

— Но и не камера пыток! Доводить людей до такого состояния — преступление. За это кортезы ответят!

— Предоставь кары Гонсалесу. Показывай другой лагерь.

Прищепа перевел обзор из Ламарии в Патину. Здесь лагеря были не такие крупные, как в далеком тылу. Их создавали наскоро — по мере того, как Ваксель продвигался по нашей территории. И в лагере, что попал под стереолуч, не было и намека на сражение. Здесь опустились два водолета, и охрана сдалась без сопротивления. Тюремщики стояли в четком строю около одного из бараков, похоже, назначенного им в местожительство, потом по команде зашагали внутрь, на нары, освобожденные военнопленными. А на площади — крики, объятия, толкотня. И еще мы с Павлом увидели танцы — освобожденные и освободители кружились и пели на очищенном клочке земли. Я сжимал губы, чтобы не расплакаться и не разразиться ругательствами. Ужасен был этот веселый танец! Ничего страшней я не видел, хотя нагляделся на раненых и умирающих. Люди в лохмотьях, кожа и кости, живые призраки — нашли в себе силы кружиться с десантниками, здоровыми, сильными, торжествующими, что спасли товарищей. То один, то другой валился и его подхватывал партнер-освободитель, а к ним поспешал сосед, и оба выносили потерявшего все силы пленного подальше от танцев. А на арену выбирался новый живой скелет и изливал свое счастье в попытке танца с бережно поддерживающим его крепышом-освободителем.