Диктатор - Снегов Сергей Александрович - Страница 106

— Принимая лабораторию, я подверг их самих проверке. Они даже покаянные листки заполняли…

— И что же необычайного, кроме лысин?

— А то, что тайна появления Козюры — именно тайна: абсолютно непонятно, почему он там оказался, да не ребенком, а подростком, да еще забыв свою предыдущую жизнь. У Швурца, наоборот, в прошлом все ясно, чего нельзя сказать о настоящем. У них изменен состав крови, есть ненормальности в зрении и слухе, нет обычных влечений к веселью, еде, заигрыванию с женщинами. У Швурца была подруга, он ее бросил. И оба они, хотя еще молодые, и не помышляют о семьях, на женщин смотрят равнодушно.

… Я часто потом удивлялся, почему не сделал ясных выводов из важной информации Павла Прищепы, прирожденного разведчика, всей душой, а не только глазами и ушами улавливающего странности людей.

Впрочем, и сам Павел не дошел до естественных выводов из своих наблюдений.

Все, что недавно захватывало меня в моем одиночестве — парк, не нарушенный схватками искусственных метеоураганов, диковинные пейзажи потустороннего мира, — ничего этого для меня больше не существовало, только четырехугольник стерео и фигуры, проплывающие в его свете.

Фермор, столица Клура, ощущал себя центром планеты, столько в нем собралось знатных персон, так они были важны и властительны. И сами клуры, народ незаурядного ума и красочной внешности, терялись среди своих роскошных гостей. Я много раз видал Амина Аментолу и на стерео, и на газетных страницах, он мужчина красивый, но что способен принимать столько актерских поз, переодеваться по десятку раз на день, так долго и так напыщенно ораторствовать, и не подозревал. Конференция наших противников и колеблющихся нейтралов была задумана как вселенское деловое совещание. Вероятно, оно и было таким — где-то в закрытых комнатах. А на экране блистал нарядный спектакль — услада глаз, а не торжество ума.

— Возвращаюсь, — сообщил я Прищепе, когда Аментола произнес свою, заранее расхваленную, речь. — Завтра присылай водолет.

Утром водолет стоял у домика. До этого утра я видел одного охранявшего меня Вареллу. Но охранников было два десятка, они все высыпали провожать. Варелла отобрал несколько человек, другие остались. В полете я задремал и проснулся только на площади у дворца. В заседательском зале дворца меня ожидало все Ядро, министры и редакторы газет, Пимен Георгиу и Константин Фагуста. Деятели стерео отсутствовали, еще не настало время демонстрировать в эфире мое возвращение. Гамов радостно сказал:

— С возрождением, Семипалов!

Он один оценил мое появление как возрождение, остальные поздравляли только с возвращением. Но радовались все — большинство лишь сегодня узнало, что я не казнен. Я вспомнил, как плакал Пеано на моей казни, и спросил, знал ли он, что я вовсе не ухожу в небытие. Он засиял обычной широкозахватной — на обе щеки — улыбкой.

— Вообще-то Прищепа меня предупредил, но в последнюю минуту я как-то усомнился, уж слишком все было правдоподобно.

Я вспомнил, что тоже усомнился в минуту казни, мистификация ли это или реальная расправа.

Сердечней всех меня поздравил лохматый Фагуста. Он так тряс своей чудовищной шевелюрой, так сжимал мою руку, его глаза так растроганно блестели, что можно было подумать, будто он радуется возвращению в жизнь любимого друга. Впрочем, говорил он в своей обычной манере:

— Семипалов, я душевно рад, что вы ногами на земле, а не в гробу. И нетерпеливо надеюсь, что мы вскоре будем с еще большим усердием портить друг другу кровь.

Пимен Георгиу ограничился поклоном и поздравлением.

Гамов показал на председательское место:

— Семипалов, ведите Ядро. Сегодня вы глава нашего праздника.

— Отлично. Для начала — информация о положении в стране и на фронте.

Один за другим каждый сообщал о делах в своем ведомстве. Все происходило так, как и должно было происходить. Периодические разговоры с Прищепой по интердатчику обеспечили меня достаточной информацией. Я закрыл Ядро.

— Теперь я пойду в Ставку. Прошу со мной Пеано, Прищепу и Штупу.

— Я тоже поеду с вами, — объявил Гамов.

Когда мы пошли во флигель дворца, где размещалась Ставка, Прищепа тихо спросил:

— Андрей, проинформировать Елену о твоем возвращении? Она пока не знает, что ты живой.

— И пусть не знает, пока все не узнают. Мне не до нее, Павел. Сейчас надо готовить наше главное наступление.

В Ставке я сказал:

— Итак, приступаем ко второй части стратегического плана. Вторая часть — внезапный переход от затянувшегося отступления к атаке на врага. Формирование водолетной армии закончено. Все воздушные дивизии должны передислоцироваться на боевые позиции. Сделано ли это, Пеано?

Был один из редких случаев, когда Пеано не маскировал истинное настроение улыбкой. Он волновался. Зато улыбался Гамов. Гамову нравилось, что я так решительно восстанавливаю свои функции военного министра и заместителя диктатора.

— Буду показывать, а не рассказывать, — Пеано поднял деревянную указку. — Все наши воздушные дивизии уже на стартовых площадках. Сейчас вы увидите, как они реально выглядят. Но раньше обзор с воздуха, какой могут дать аэроразведчики Вакселя.

Обзор с воздуха живописал сплошные леса, дикие скалы, ни малейшего намека на дороги, сооружения, машины. А наши датчики показали под кронами деревьев, в чащобах леса, в искусственных пещерах и обширных ангарах новенькие водолеты — десятки машин в каждом укрытии. Сотни машин на всех стартовых базах. Я мог гордиться — этот могущественный флот, моя задумка, был главной нашей ставкой в борьбе со всем миром, не с одной Кортезией.

Пеано переключил экран на театр военных действий — карту оставленной нами Ламарии, изменившей нам Патины и наших западных областей, по полям которых двигались соединенные армии Вакселя, родеров и патинов. Ваксель воевал головой, а не одними мускулами. Его собственные дивизии напирали впереди, патины только поддерживали, а воинственные родеры замыкали движение — должны были довершать последним ударом битву с нами, а в случае нашего неожиданного прорыва разгромить прорвавшиеся войска.