Как нарисовать мечту? - Ярцева Евгения Сергеевна - Страница 2

Едой со скидками мама запасалась в магазине, который находился в двадцати минутах ходьбы от дома. Хотя продуктовый магазин был и в их собственном доме, с обратной стороны от подъездов.

– Кваску бы, – говорил, бывало, папа. – Пойду куплю.

– Нет! – пугалась мама. – Я сама!

– Так сходи.

Мама бросала взгляд на часы.

– Магазин уже закрыт.

– А ты в ближний сходи, он круглосуточный.

– Что я, с ума сошла – семью по миру пускать? В ближнем квас сорок три рубля стоит! А в дальнем – тридцать девять девяносто! Завтра сгоняю.

В таком ответственном деле, как покупка продуктов, мама доверяла только одному человеку – себе. Ведь остальные – что папа, что Алена – так и норовили пустить семью по миру: дай им волю, они без конца шастали бы в ближний магазин. Но дальний рано закрывался, и если мама до девяти вечера не успевала туда сгонять, семья вынуждена была коротать вечер без кваса. А иногда и без хлеба.

– Разница три рубля, – говорил папа с укоризной.

– Курочка по зернышку клюет, – строго отвечала мама. – Забыл, сколько приходится выкладывать за воду, тепло и свет? Миллионы!!!

Платежи за тепло и свет вызывали у мамы гнев. Они все время росли, и отвертеться от них не было никакой возможности. Если бы отыскалось местечко, где можно было бы платить со скидкой, она отправилась бы хоть на Северный полюс; но, увы, выкладывать деньги приходилось в сберкассе напротив дома, а там за совершение операции еще и сдирали проценты. Готовила мама сразу на полк, чтобы как можно реже включать электрические конфорки. Правда, экономия выходила боком: сваренный на неделю суп скисал, а вермишель плесневела. Приходилось спускать все это добро в канализацию, отчего мама страдала так отчаянно, как не снилось и юному Вертеру.

Еще мама очень любила сеять панику. Дескать, их дом, построенный при Брежневе в семидесятые годы прошлого века, скоро снесут, так как эти дома строились тяп-ляп, недаром на кухонном окне появилась трещина.

– Ты что-то путаешь, – успокаивал ее папа. – Хрущевки – да, сносят, а брежневские девятиэтажки не трогают.

Но мама готова была держать пари, что после хрущевок очередь дойдет до брежневских девятиэтажек. И всех жильцов выселят за сто первый километр.

– Ты же коренная москвичка, – говорил папа. – С какой радости тебя отправят за сто первый километр?

С такой, отвечала мама, что скоро вся Московская область превратится в Новую Москву. Не успеет папа и глазом моргнуть, как сто первый километр станет центром города. А поскольку в теперешней Москве они живут на окраине, их переселят в тмутаракань, откуда на работу маме придется добираться не меньше пяти часов. Школа там будет настолько слабая, что Алена с Егором после нее никуда не поступят и станут работать дворниками. Поэтому нужно срочно переезжать в другой дом, из которого не выселят хотя бы в ближайшие полвека.

Как следует напугав всех, а в первую очередь себя, грядущим переселением в тмутаракань, мама загоралась идеей немедленно продать или обменять квартиру. Запасалась газетами по недвижимости, которые бесплатно раздавали у метро, и обводила карандашом подходящие объявления, намереваясь обзвонить их все до единого. Но к тому моменту, когда объявления были обведены, остывала к идее переезда и откладывала газеты на потом. Вернее, на кухонный подоконник, где из них выросла внушительная стопка.

Случались у нее и другие бурные увлечения: то лечебная гимнастика, то гомеопатия, то траволечение. Начитавшись брошюр по нетрадиционной медицине, она принималась лечить семью от всех болезней: Егора заставляла глотать белые шарики, а папу с Аленой – пить травяные чаи, на вкус довольно странные, если не сказать больше. К счастью, чем более бурным было увлечение, тем стремительней оно сходило на нет. Зато над перевязыванием шерстяных вещей, хранившихся дома в угрожающем количестве, мама трудилась с редким постоянством. Извлекать их из закромов можно было бы до Второго пришествия, причем десяток-другой наверняка остался бы про запас. Мама брала их на работу, терпеливо распускала и вязала из шерсти неопределенных цветов (так как вылиняла она еще во времена царя Гороха) свитера без рисунка и фасона. И преподносила их Алене и Егору в качестве подарков на все праздники, от Нового года до дня рождения. Алена стеснялась показываться в них на люди и складывала мамины подарки на дно шкафа, где их без всякого стеснения ела моль.

В одни только свитера семью не оденешь: когда Алене и Егору, которые росли куда быстрее, нежели платежи за тепло и свет, нужно было покупать новые сапоги и куртки, мама страдала сильнее, чем из-за спущенных в канализацию супов. В ее глазах блуждала великая тоска. Но если до мамы доходил слух, что каким-нибудь знакомым – все равно близким, дальним или знакомым знакомых, о которых она слышала впервые в жизни, – требуются дорогие лекарства, операция или платное лечение, глаза ее разгорались. Она источала энергию, которой хватило бы, чтобы обеспечить теплом и светом половину спальных районов Москвы, и с фантастической оперативностью (этому она научилась на своей должности в пожарной части) переправляла нуждающимся в медицинской помощи все деньги, отложенные на нужды семьи. Коли денег оказывалось недостаточно, мама наседала на папу, чтобы тот немедленно одолжил их у кого угодно на своей работе.

– На какой работе? Я ж частник.

– Так у своих знакомых частников одолжи! У всех в чулках сбережения хранятся!

– У них семьи, свои проблемы…

Возмущаясь, что частники-дальнобойщики не желают расставаться с деньгами, припрятанными в чулках, мама бросалась к телефону. Открывала телефонную книжку и обзванивала всех подряд, включая бывших одноклассников. У половины из них сменился адрес и телефон – маме отвечали незнакомые люди или автомат, сообщавший, что номер не существует. А те одноклассники, до которых таки удавалось дозвониться, давно забыли о ее существовании. Но мама не обременяла себя сомнениями, удобно ли сваливаться им на головы с просьбой (больше походившей на требование) одолжить денег. Мама была убеждена: каждый, услышав, что двоюродной бабушке троюродной сестры друга семьи маминых знакомых требуются платные анализы, не мешкая вытрясет сбережения из всех чулок, которые отыщутся в доме, а если чулок нет, не сходя с места по маминому примеру обзвонит тех, чьи номера есть в его телефонной книжке, и у кого-нибудь обязательно да одолжит денег. И когда натыкалась на другую реакцию, очень удивлялась, а еще пуще негодовала: «Какие черствые люди!»

…Итак, мама подробно расписала Алене, что потратить кучу денег ради того, чтобы в результате стать неудачником без штанов, – глупость и даже преступление.

Папа не согласился:

– Почему глупость? Нужно учиться тому, к чему лежит душа.

Коренастый, с крупными руками, большой круглой головой и твердым именем Петр, папа олицетворял собой нечто несокрушимое и неподвластное времени. Его темно-русые курчавые волосы не седели и не редели, а из левой брови, сколько Алена себя помнила, торчала парочка чересчур длинных волосков, жестких, как проволока. Отоспавшись после междугороднего рейса, он приходил на кухню в неизменных тренировочных и клетчатой рубашке. Набирал воду в электрический чайник, усаживался на табуретку и ждал, опершись руками о колени и выставив в стороны локти, пока вода закипит. Переливал ее в кастрюлю, бросал туда две свеклы и ставил на плиту. Остатками кипятка заваривал чай в пол-литровой кружке с толстыми стенками и массивной ручкой. Дожидался, сидя на табуретке все в той же позе, пока чай настоится. Допив его, ложился на диван и в течение получаса читал какую-нибудь книжку, после чего направлялся в ванную, открывал технический шкаф и доставал ящик с инструментами. Раскладывал их на газетке и принимался что-нибудь чинить: обстоятельно перебирал кран, подкручивал гайки в сливном бачке или укреплял карнизы. Потом снова ставил чайник. Доливал воды в кастрюлю со свеклой, бросал туда же несколько картофелин и одну морковь. В другую кастрюлю засыпал гречку, заливал ее кипятком и прятал под подушку. Когда свекла и морковь с картошкой были готовы, неторопливо одевался и шел гулять с Аленой, или с Егором, или с ними обоими. По пути непременно заворачивал в магазин, чтобы купить соленые огурцы. Возвратившись с прогулки, ужинал гречкой, извлеченной из-под подушки, и винегретом, который также готовил собственноручно. После ужина ненадолго включал телевизор и всегда, что бы ни показывали, выключал его ровно в десять вечера.